Вопреки подозрениям Серафимы, Иванушка поэтом не был, и посему впарить бедной доверчивой девушке то, что ей отродясь не нужно, с помпой и фейерверком, убедив ее при этом, что ничего иного для полного счастья в жизни ей никогда более не понадобится, квалификации не имел.
– Потому что… – сконфуженно и отчаянно сделал вторую попытку Иван, – н-ну-у-у-у… Мне больше нечего тебе подарить… вот почему… Но если бы было – всё, что угодно бросил бы я к твоим ногам, не задумываясь ни секунды, о… э-э-э… о прекрасная из прекраснейших!..
Как в глубине своей пламенеющей души царевич и подозревал, в рейтинге объяснений в любви данный спич не вошел бы даже в список не вошедших в первые сто тысяч претендентов на триста последнее место… Но разве в этом было сейчас дело! Ведь девушка его была на данный момент не только бедной и доверчивой, но и безоглядно влюбленной в острой форме, и поэтому даже самое невразумительное мычание из уст своего кавалера показалось бы ей великолепнее самой изысканной баллады Кириана Златоуста.
Пораженная невиданным красноречием своего обожателя, Эссельте порозовела, всплеснула затянутыми в тонкие шелковые перчатки ручками, затаив дыхание, приложила их к груди и восторженно полуприкрыла глаза.
– Это всё мне?.. Мне?.. Ах, Айвен!.. Какая красота!.. И всё для меня! Как в рыцарском романе Лючинды Карамелли!.. Как это… романтично! Я так люблю тебя!.. Так люблю!.. Что будь на твоем месте даже сам Друстан, я не испытала бы большего восторга!
Иванушка прикусил язык и подозрительно нахмурился.
– Будь на моем месте кто, дорогая?
– Друстан?.. – недоуменно повторила принцесса, наморщила лобик, словно пытаясь заглянуть себе в душу и искренне удивляясь увиденному. – Ах, да… Ты же не знаешь Друстана…
– Нет, не знаю, – дрожа от выскочившей неожиданно из засады черной человекоядной ревности, проговорил лукоморец. – Кто этот несчастный?
– Друстан? Он не несчастный. Он – ученик придворного лекаря. Очень хороший знахарь.
– Знахарь? Тебе нужно знахаря? Ты плохо себя чувствуешь, золотая? – мгновенно отбросил низменные инстинкты и встревожился Иванушка.
– Нет, что ты, зайчик! Очень хорошо! – замахала руками принцесса. – Когда я с тобой – я думать ни о ком другом не могу! А когда без тебя… Даже не могу представить, что еще вчера я тебя не знала, мой доблестный витязь! Как я жила?!..
– Как я жил?.. – розовым эхом повторил царевич, глупо улыбаясь во всё лицо, все опасения, недомолвки и подозрения отброшены в сторону, как пригоршня прошлогодних листьев.
– Рыцарь мой, сходим ли мы сегодня на берег? Или мы будем плавать в этом утлом осколке прошлой жизни до скончания веков? – вывела его из сладостных грез Эссельте, с обворожительной улыбкой легко дотронувшись до Иванового плеча. – Ты не мог бы мне помочь, мое солнышко?
– Да, милая!!! – просиял подобно взорвавшейся сверхновой Иванушка. – Конечно!!!
– Тогда… – кокетливо потупилась Эссельте и протянула к лукоморцу руки.
– Сейчас, сейчас, моя ласточка!!! – радостно воскликнул ее компаньон и, не обращая внимания на провокационный жест подлежащего транспортировке объекта, выпрыгнул из лодки в воду, щедро обдав принцессу фонтаном холодных прозрачных брызг.
Ручки гвентянки принялись срочно отряхивать стремительно покрывающийся темными пятнами нежно-малиновый шелк платья, а личико недоуменно вытянулось. Сцену своего вынесения на пустынный брег галантным заморским рыцарем она представляла несколько иначе. Но, может, брать на руки возлюбленных, стоя в воде, а не в лодке, удобнее? И в традициях этой далекой дикой северной страны, как ее там? Кто этих иностранцев знает…
– Айвен, возьми меня… – начала было Эссельте, переступая на шаг ближе и вытягивая руки еще более выразительно и убедительно, но у Ивана, оказалось, был абсолютно другой план. Сосредоточенно не поднимая глаз на девушку, он споро пристроился к корме, ухватился руками за борт, уперся в дно, глухо захрустевшее ракушками под его ногами, и принялся энергично проталкивать их крошечное суденышко оставшиеся три метра вперед, на сушу, пока под рулем не хрупнула сухая пляжная галька.
– Вот и всё! Берег подан! – довольно утирая пот и брызги воды со лба, довольно заявил зардевшийся от различного рода усилий царевич. – Можно выходить, моя рыбка!
– Айвен?.. – недоверчиво проговорила Эссельте, склонив очаровательную головку набок, отчего стала больше похожа не на рыбку, а на птичку. – А разве ты не возьмешь меня на руки? Наконец?
– Да тут ведь уже сухо! – радостно сообщил лукоморец, тяжело хлюпая налитыми до краев сапогами по пляжу. – Я специально вытолкал лодку далеко! Но если хочешь, я тебе помогу, моя зорька!
– Корова, что ли? – обиженно надула губки и пробормотала гвентянка, но покрытую свежими мозолями от весла ладонь приняла за неимением лучшего, юбки подобрала, и на неведомую землю почти самостоятельно ступила.
– Интересно, где мы очутились? – задумчиво проговорил лукоморец, с интересом оглядывая открывающийся перед ними пейзаж.
Эссельте зябко поежилась, кутаясь на прохладном морском ветерке в темно-алый плащ из тонкого сукна, и пожала плечиками.
– Может, на острове?
– На острове? – оживленно обернулся к ней Иван. – На необитаемом?
– Надеюсь, да… – со странной грустью вздохнула принцесса.
Васильковые глаза ее на мгновение подернулись тонким облачком печали о чем-то далеком, теплом, родном, но как-то неприметно утраченном. О чем-то, что раньше было важно и необходимо ей, как хлеб, как воздух, как сама жизнь, но о чем она, как ни силилась и не тщилась, вспомнить никак не могла. И это смутно тревожило ее, выводило из равновесия и вносило тонкий колющий диссонанс в их с галантным заграничным кавалером неминучую гармонию и счастье.
– Так это же восхитительно! – просиял царевич, оставаясь в неведении касательно мимолетных призраков прошлого своей дамы сердца.
– Отчего же, соколик мой? – удивленно расширились очи принцессы.
– Я в детстве читал замечательную книжку про освоение необитаемого острова!
– Значит, ты знаешь, что нам теперь надо делать? – повеселела чуток гвентянка.
[42]
– Н-ну… это был рассказ одного матроса, которого выбросило бурей на первозданно нетронутый берег затерянного в южном море островка, – начал пересказ своего романа Иван.
– Можно сказать, что нас тоже выбросило сюда бурей, – слабая меланхоличная улыбка беглой тенью скользнула по губам Эссельте. – И ты ведь прав: необитаемый остров – это тоже так романтично!.. Так… свежо! Лючинда Карамелли про это тоже писала! Необитаемый остров – это новая беззаботная жизнь, полная любви, радостей, свободы и открытий!.. Так что же было дальше с тем моряком, мой храбрый ратоборец?
