Эссельте, Друстан и Огрин примостились боком на последней телеге рядом с тремя неподвижными женщинами, бережно уложенными поверх набитых травой мешков и укрытых обгорелыми вышитыми покрывалами, похожими на гвентянские льняные.
– Они… умерли? – шепотом спросила принцесса и нервно кивнула на безжизненные с виду худые фигуры у себя за спиной.
Друстан испуганно метнул на них тревожный взгляд, но тут же успокоился, хоть и не расслабился.
– Нет, ваше высочество, – не поднимая глаз на девушку, проговорил он. – Я дал им свой настой. И теперь они спят. И ничего не чувствуют.
– Так… крепко спят? – подпрыгнул друид вместе с телегой, когда под колесо попал камень.
Раненые даже не пошевелились.
– Да. И действия питья должно хватить до вечера. Потом дам новую порцию, и сделаем свежие перевязки с бальзамами, – сосредоточенно кивнул знахарь, и извлек из своей сумы медную ступку с каменным пестиком и целый выводок полотняных мешочков.
Ловко развязывая один за другим, он брал из каждого по щепотке-другой сушеных трав, нарезанных кореньев или грубо молотого порошка странного цвета и явно не растительного происхождения, и аккуратно и быстро бросал в ступку, неразборчиво бормоча себе под нос то ли рецептуру, то ли заветные слова, что дипломированные знахари Гвента применяли для усиления воздействия своих составов.
Закончив, он тщательно затянул на последнем кожаный шнурок, пролил из глиняной фляги на дно ступки несколько капель темной тягучей жидкости с удушливо-сладким ароматом ведра жасминовых духов, напоминающей сироп, зачерпнул из синей стеклянной банки медной ложечкой жир, и молча принялся перетирать тяжелым пестом.
– Ты гляди, всё-то не растранжирь, чего не надо, – Огрин метнул предостерегающий взгляд на угрюмо погрузившегося в работу лекаря. – Помни про свое дело.
Знахарь сжал губы, втянул голову в плечи и будто завял.
– Он больше ведает, мастер Огрин, чего и сколько класть в лекарства, – с мягким упреком дотронулась до рукава балахона сурового служителя культа принцесса. – Он, кажется, знает свое дело. Правда ведь… э-э-э… Как твое имя, лекарь?
Юноша вскинул на нее странный больной взгляд, заставивший принцессу отпрянуть, и еле слышно произнес:
– Друстан, ваше высочество. Меня зовут Друстан Лекарь.
Гвентянка, несмотря на очередной камень под колесом, умудрилась царственно кивнуть, не прикусив при этом язык, и проговорить:
– Приятно с тобой познакомиться, Друстан Лекарь. Удивительно, что я никогда не слышала твоего имени раньше.
Огрин удивленно посмотрел на принцессу, будто хотел что-то сказать, или спросить, или разразиться дидактической речью, как он любил делать, поучая королевских детей в юности, но в последний момент передумал, бросил исподтишка угрожающий взгляд на Друстана и промолчал. Тот тоже проглотил готовые сорваться с языка слова и снова уткнулся в свою ступку.
Не дождавшись ответа ни от одного из людей, несколько обиженно снова заговорила принцесса.
– Друстан. Слушай меня. Я хочу задать тебе вопрос.
– Я весь внимание, ваше высочество, – покорно склонил тот голову еще ниже.
Эссельте украдкой оглянулась по сторонам – на бесчувственных раненых, на напряженно вглядывающихся вдаль верховых невдалеке, на сутулую спину старухи-возницы и, снизив голос почти до предела, сказала:
– Друстан. Объясни свое поведение. Мне… непонятно. Как ты можешь… помогать сиххё? С Айвеном всё ясно. Хотя и не слишком. Боюсь, я никогда не пойму его… Но он – иноземец. Ему можно. А ты? Ты-то гвентянин!.. Боги знают, сколько поколений наших предков пугали ими своих детей! Сколько народу было погублено! Сколько бед навалено ими на наши головы! И после всего этого ты готов смазывать им раны и поить отварами? Они же враги!
– Что я должен был делать, ваше высочество? – сдержанно вопросил знахарь.
Эссельте смутилась, пожала неопределенно плечиком и принялась старательно наматывать на палец надорванный край алого плаща.
– Н-ну… Просто промолчать, например. Айвен же всё равно сохранил вам жизни. И ты был не должен зарабатывать свое спасение вот так. Таким странным способом.
– Извините, ваше высочество, – послушно склонил голову Друстан. – Но я не считаю мои действия странными. Я – лекарь. И помогать людям, когда они страдают – мое призвание.
– Но они не люди! – громким шепотом воскликнула принцесса.
– Да, – не стал отрицать очевидное и мягко согласился юноша. – Но от этого им не становится менее больно, когда у них сломана рука, или обожжена спина. Они мучаются так же, как и мы. Они чувствуют так же, как и мы. И что бы ни было в прошлом, сейчас им нужна моя помощь. И я должен им помочь. Помните, у вас в клетке жил енот? Он постоянно кусал вас, когда вы с ним играли, а потом и вовсе убежал на задний двор. И там его поранила собака. Вы подобрали и выхаживали его потом. А он всё равно кусал вас время от времени. Но вы же его не бросали?
– Но то ведь – енот, а это… это… – Эссельте смолкла, не находя более ни нужных слов, ни аргументов.
То, что енот был ближе к людям, чем сиххё, сказать не могла даже она, воспитанная на застарелом страхе и вражде к этому загадочному среброволосому племени.
– Ни одно живое существо не должно получить отказ в помощи, если оно в ней нуждается, ваше высочество, – закончил мысль Друстан и снова принялся за перетирание основы будущей мази.
– Ты так думаешь? – брюзгливо вопросил друид, молчаливым волком взиравший до сих пор на темноволосого юношу.
– Я в это верю, – коротко ответил знахарь и снова смолк, погрузившись, похоже, не столько в работу, сколько в свои туманные невеселые мысли.
Огрин тоже насупился, надулся, засунул руки в рукава балахона, изукрашенного мистическими символами единения с природой, и сделал вид, что уснул. И поэтому принцессе ничего не оставалось, как тихо сидеть, глядеть в проплывающую мимо по неровной синусоиде степь и холмы, и гадать, обдумывать и грезить…
– Какая унылая, мрачная страна, – не в силах молчать более двадцати минут, проговорила она, когда очередная попытка обнаружить среди нависших облаков всех оттенков серого хотя бы намек на солнце увенчалась полным и безоговорочным провалом. – Весной, и такая хмурь…
Друстан поднял голову, устремил угрюмый взгляд на укутанный тучами небосвод, усмехнулся криво, и словно во сне проговорил, медленно и печально:
– Под эти сумрачные своды
До века не проникнет свет!
Здесь нет покоя, нет свободы
И, может быть, надежды нет…
Принцесса встрепенулась.
– О, как забыть бы – что такое
Бессмысленное зло и месть!
Где нет свободы и покоя —
Там, может быть, надежда есть!
[44]
