– Он выглядел… по нему было видно, что он увлечен ею? – продолжала расспросы Элизабет.
– Любовь моя, – рассудительно заметил мистер Херон, – вряд ли можно было ожидать, чтобы он открыто проявлял свои чувства на людях. Он был таким, как всегда. Разве что улыбался чуточку больше обычного, как мне показалось. Видишь ли, Хорри, похоже, произвела в городе настоящий фурор.
– О боже! – воскликнула мисс Уинвуд, обуреваемая самыми дурными предчувствиями. – Только бы она не натворила чего-нибудь! – Бросив взгляд на лицо мистера Херона, она вскричала: – Эдвард, ты что-то слышал! Умоляю, расскажи мне немедленно!
Мистер Херон поспешил успокоить ее:
– Нет-нет, ничего особенного, любовь моя. Просто до меня дошли слухи, что Хорри, кажется, унаследовала роковую страсть к игре. Но сейчас играют почти все, сама знаешь, – он пожал плечами с самым равнодушным видом.
Но мисс Уинвуд ничуть не успокоилась, да и неожиданный визит миссис Молфри, которая явилась в гости на следующей неделе, не развеял ее опасений.
Миссис Молфри остановилась в Басингстоке вместе со свекровью, а к Уинвудам прикатила утром, дабы засвидетельствовать свое почтение. И она изъяснялась куда как откровеннее мистера Херона. В гостиной она уселась в кресло лицом к софе, на которой возлежала леди Уинвуд, и, как впоследствии отметила Шарлотта, тому, что с нею не случилось припадка, мама была обязана собственной силе духа, а не заботе и предупредительности, каковые должна была проявить гостья.
Вскоре стало ясно, что визит миссис Молфри имел совершенно конкретную цель. Шарлотта, неизменно старавшаяся сохранять объективность, сказала:
– Готова биться об заклад, что Тереза попыталась взять Хорри под свое крылышко. Вы знаете, что она всегда действует исподтишка. Откровенно говоря, у меня язык не поворачивается винить Хорри за то, что она осадила ее, хотя я далека от того, чтобы оправдывать излишества Хорри. Горация, такое впечатление, стала притчей во языцех для Лондона.
Леди Уинвуд, услыхав об этом, самодовольно припомнила те дни, когда сама была некоронованной королевой высшего света.
– Королевой! – вскричала миссис Молфри. – Да, тетя, и в этом нет ничего удивительного, но Хорри далеко не красавица, и если она королева, о чем я еще не слышала, то совсем иного рода.
– Мы, например, считаем Хорри очень милой, Тереза, – с мягким укором заметила мисс Уинвуд.
– Конечно, милочка, но вы лица заинтересованные, как и я, кстати. Никто не любит Хорри больше меня, а я списываю ее поведение на детскую незрелость, можете не сомневаться.
– Мы прекрасно знаем, – заявила Шарлотта, напряженно сидевшая в кресле, словно аршин проглотила, – что наша Хорри совсем еще ребенок, но нам трудно поверить, что ее поведение может быть настолько достойным порицания, чтобы прибегать к оправданиям подобного рода.
Пристыженно выслушав столь суровую отповедь, миссис Молфри принялась бесцельно перебирать завязки своего ридикюля, после чего с неуверенным смешком заметила:
– О, конечно, дорогая моя! Но я собственными глазами видела, как Хорри сорвала с руки браслет во время вечеринки с картами у леди Доллаби – жемчуга и бриллианты, потрясающая штучка! – и швырнула его на стол, чтобы сделать ставку, потому что все деньги к тому времени она уже проиграла. Только представьте себе: джентльмены, вечно такие безрассудные, да к тому же несколько человек принялись подзадоривать ее, ставя перстни и заколки для волос против ее браслета, и все остальное в том же духе.
– Пожалуй, Хорри поступила не слишком умно, – сказала Элизабет. – Но я не думаю, что случилось нечто столь уж из ряда вон выходящее.
– Должна заметить, – заявила Шарлотта, – что питаю глубочайшее отвращение к азартным играм в любом их виде.
Совершенно неожиданно в разговор вступила леди Уинвуд.
– Азартные игры всегда были нашим слабым местом, – заметила она. – Ваш отец питал к ним нездоровое пристрастие в любом виде. Да и сама я, когда здоровье позволяет, с большим удовольствием играю в карты. У меня сохранились самые теплые воспоминания о тех чудесных вечерах в Ганнерсбери, когда мы играли в серебряного фараона с принцессой. И мистер Уолпол тоже был с нами! Мне не нравится твое предубеждение, Шарлотта: это невежливо по отношению к памяти вашего отца, вот что я тебе скажу. А сейчас азартные игры снова в моде, к чему я отношусь вполне одобрительно. Но я должна сказать, что удача никогда не была на стороне Уинвудов. И не говори мне, что это злой рок теперь преследует мою маленькую Горацию, Тереза! Она проиграла браслет?
– Что до этого, – неохотно признала миссис Молфри, – то его в конце концов сняли с кона. В игральную комнату вошел Рул.
Элизабет метнула на нее быстрый взгляд.
– Да? – сказала она. – Он остановил игру?
– Н‑нет, – с неудовольствием протянула миссис Молфри. – Ничуть не бывало. В свойственной ему манере он этак негромко заметил, что оценить стоимость безделушки будет затруднительно, и забрал его со стола, надев обратно Хорри на запястье, после чего поставил вместо него столбик золотых монет. Я не стала задерживаться, чтобы посмотреть, что будет дальше.
– О, какой ловкий ход с его стороны! – вскричала Элизабет, у которой заалели щеки.
– И впрямь, можно утверждать, что он повел себя очень умно и с большим достоинством, – снизошла до похвалы графу и Шарлотта. – И если это все, что ты можешь рассказать нам о поведении Хорри, Тереза, то должна признать, что ты лишь зря потратила время.
– Прошу тебя, Шарлотта, не надо думать, будто я сую нос не в свое дело! – взмолилась кузина. – К тому же это еще далеко не все. Из первых уст мне доподлинно известно, что она – без сомнения, иначе как безрассудством это и назвать-то нельзя! – управляла кабриолетом молодого Дашвуда на пари в скачках по Сент-Джеймскому парку!
[43]
Прямо под окнами «Уайта»!
[44]
Не поймите меня неправильно: уверена, все считают ее лишь взбалмошным ребенком, она очень увлекающаяся девочка, и люди полагают ее выходки чрезвычайно забавными, но я спрашиваю вас, подобает ли такое поведение графине Рул?
– Если оно подобает Уинвуду – чего, однако, я утверждать не стану, – высокомерно заявила Шарлотта, – значит, оно наверняка подобает и Дрелинкуртам!
Столь сокрушительная отповедь окончательно лишила миссис Молфри присутствия духа, и, поскольку сказать ей больше было нечего, она вскоре распрощалась с Уинвудами. После себя она оставила гнетущее ощущение тревоги и неловкости, которое в конце концов достигло кульминации в предложении, робко высказанном Элизабет: леди Уинвуд пора подумать и о возвращении на Саут-стрит. На что леди Уинвуд умирающим голосом заявила, что никто и никогда не думал о ее вконец расшатанных нервах, что если когда-нибудь и выходило что-нибудь хорошее из вмешательства в дела мужа и жены, то она об этом не слышала.
