— Что? Говори!
Пия рассмеялась.
— Ничего в этом нет смешного, речь идет о любви, — продолжил Перси.
— Не надо, — попросил я. Зря он это затеял.
— Нет, скажи, — потребовала Пия. — Мне кажется, я чувствую то же самое. Что ты хотел сказать?
И улыбнулась такой же идиотской улыбкой, как и тетка на афише. Похоже, ей и в самом деле не терпелось это услышать.
— Уффе влюблен в тебя, — ляпнул Перси. — Он о тебе постоянно думает. Может, вам начать встречаться?
Пия посмотрела на Перси, потом на меня.
— С какой стати?
— Да ведь лучше него никого нет! Поверь мне: я уже три года с ним дружу. Сперва я и сам думал, что он просто такой толстоватый ватютя, ничего особенного, избалованный и жизни не знает. Но когда я сдружился с ним по-настоящему, оказалось, что он самый лучший парень на свете.
— Ну и что с того? Я-то не влюблена. По крайней мере, в него.
— А зря. Влюбишься, вот увидишь, — не отступал Перси.
Тогда Пия оглядела меня от макушки до сандалий и покачала головой:
— Нет, Уффе, ничего не выйдет. Ты ведь сам понимаешь. Это невозможно.
— Почему? — спросил я. — Совсем-совсем невозможно?
— Совершенно невозможно. Все равно что сосчитать песчинки в Сахаре, выпить Балтийское море или проскакать верхом на Чернобое.
— Чернобой, — вздохнул я и понял: всё пропало. Пия села на велосипед и оглянулась на Перси.
— Вот если бы это ты спросил… — сказала она и укатила.
Я достал яйцо из сумки и со всего размаху швырнул в актрису на афише.
— Проклятая любовь! — крикнул я.
— Не сдавайся, — сказал Перси и обнял меня за плечи.
Но на что мне было надеяться?
Когда мы пришли домой, дедушка укреплял каменную полочку, на которую ставил тазик, когда брился на улице. Я подошел к большому черному камню и прислонил к нему разгоряченный лоб — так поступал дедушка, когда у него было тяжело на сердце. Я думал, вдруг это поможет.
Но ничего не вышло. Стало только хуже. Внутри у меня все застыло, и на душе стало еще тяжелее.
Тут подошел дедушка, взял меня за шкирку и увел прочь.
— Не стой там. Что стряслось, Ульф Готфрид? — спросил он.
— Ничего.
Дедушка посмотрел мне в глаза и увидел все накопившиеся там в глубине слезы — море печали, которое я сдерживал в себе.
— Нет, ЧЕГО, — сказал он мягко. Раньше он никогда так со мной не разговаривал.
— Оставь меня в покое!
— Он безнадежно влюблен, вот в чем беда, — объяснил Перси.
— О черт! — охнул дедушка. — И давно?
— Больше недели, — прошептал я.
— Бедняга, — посочувствовал дед.
И он рассказал о себе и о бабушке. Как он встретил ее, когда она была молоденькой девушкой. Она тогда жила на острове и приезжала в город на катере. Волосы у нее блестели, словно их причесали солнцем. Дед сразу влюбился. И ничего с этим не мог поделать.
— Хоп — и всё, — хлопнув в ладоши, показал дедушка. — И с тех пор это не проходит. Хотя Бог свидетель: я столько раз мечтал об этом. Ведь она-то меня так и не полюбила. Тяжело так жить. Да еще этот чертов камень мне как вечное напоминание. Однажды я его все-таки подниму и выброшу вон ко всем чертям.
— Да его никому не поднять, — засомневался Перси. — Тем более такому маленькому пузатому старикану.
— Может, ты и прав, — сказал дедушка и еле заметно улыбнулся.
Я уткнул голову дедушке в живот. Мне было слышно, как там внутри тикает время. Это шли золотые часы в жилетном кармане. Как долго тянется каждая минута, когда ты несчастлив! А если всю жизнь не знаешь счастья — страшно подумать!
— Что мне делать, дедушка?
— Пойди в дом, принеси молока, — велел дед. — Когда стемнеет, снова возьмемся за работу.
Мы сидели на крыльце, пили молоко и следили, как синее небо постепенно становится лиловым. Тени делались чернее и длиннее. А бабочки на клумбе складывали крылышки, готовясь к ночи.
— Ну, а теперь пошли в мастерскую, — позвал дедушка.
— А что мы там будем делать?
— Увидите.
Мы взяли в сарае лом.
Дед повел нас по вересковой пустоши до того места, где скала резко обрывалась в море. Там очень красиво. И видно всё до самого горизонта. Видно, как, освещая море, мигает маяк. Иногда бабушка приходила сюда, курила и любовалась природой, если не сидела у своего окна.
— Подождем немного, — прошептал дедушка.
Мы уселись возле двух здоровенных валунов и стали смотреть на залив и слушать вечерние звуки. Вот проплыл танкер с зажженными прожекторами, а потом словно растворился в небе, и стало совсем темно.
— А теперь приступим к делу, ребятки, — сказал дедушка, вставая.
— К какому?
Он не ответил. Взял лом и поддел самый большой камень.
— Ну-ка дружно! Нечего болтать, лучше помогите! — велел он.
Мы изо всех сил навалились на лом. В земле что-то заскрежетало. В конце концов нам удалось раскачать камень. Сантиметр за сантиметром мы стали двигать его к краю обрыва. Там он замер на несколько секунд, словно в нерешительности, как будто у него голова закружилась.
— Ну же! — крикнул дед.
Я слышал, как он задыхается от натуги. У меня у самого поплыли красные круги перед глазами. И вот камень покатился, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, ударяясь о скалу, срывая мох и землю, ломая кусты на своем пути. От него летели искры, и гром был такой, как в грозу. Ну прямо фейерверк!
Дедушка положил руку мне на плечо.
— Слушай! — крикнул он. — Это МУЗЫКА ЛЮБВИ!
— Я слышу, — отвечал я, хоть и не понимал, что он имеет в виду.
Со страшным плеском камень упал в воду. Когда вода над ним сошлась, снова стало тихо.
— Дело сделано. А теперь пошли домой, ребятки, — сказал дедушка. — Ну что, Ульф, полегчало немного?
— Ну, может, чуть-чуть, — пробормотал я, хотя на самом деле не очень в это верил.
— Вот и отлично!
Мы отнесли лом в сарай, а потом вернулись в дом. Бабушка сидела у окна и смотрела на залив. Она высморкалась в носовой платок.
— Зря вы это затеяли, — сказала она.
Дедушка повернулся и ушел в свою каюту.
— Спокойной ночи, — пожелал он.
