Ну как он ухитрился живот оцарапать, скажите на милость?
Папу это тоже удивило. Он надел очки и осмотрел ссадину. Потом достал из аптечки пузырек с йодом.
— Чем же ты таким занимался? — спросил он.
— Это секрет, — ответил Перси.
— Ну, не стану тебя расспрашивать, — сказал папа. — Но в следующий раз будь поосторожнее. Сейчас чуть-чуть пощипет.
— Не беда, — кивнул Перси.
Я смотрел, как папа мажет йодом царапину Перси. От этого его живот стал золотисто-коричневым. Перси закусил губу и скорчил страшную гримасу. А я вспоминал свою рассеченную бровь и крапивные ожоги — все те раны, что принесла мне любовь.
— Поделом тебе, — прошипел я, когда папа удалился со своим пузырьком.
— Что ты имеешь в виду?
— Не притворяйся дураком. Я знаю, что ты не полный идиот. Лучше бы упаковал свои манатки и отправился восвояси следующим же рейсом!
— Ты правда этого хочешь?
— Да.
— Нет, Уффе, я этого не сделаю, — покачал головой Перси. — Я отсюда не уеду, пока, во всяком случае. Смотри!
Он поднес к моему лицу свой левый большой палец.
— Видишь?
— Ну да.
Я увидел узкий шрам от разреза ножом, оставшийся после того, как мы смешали нашу кровь.
— Мы кровные братья, — напомнил Перси. — А раз так, то не должны оставлять друг друга в беде. Если ты хочешь немного побыть один — иди, пожалуйста, так я считаю.
Что я мог ответить?
Я прижал свой палец со шрамом к его.
— Пока, — сказал я.
Я решил сочинить любовное письмо. Папа писал такие маме, в молодости. И у него всё получилось. Взяв блокнот и ручку, я отправился искать уединения.
Я выбрал кружной путь — мимо дома, где родилась бабушка, — чтобы успеть все обдумать.
На лугу у пристани все еще стоял майский шест, хотя цветы в венках давным-давно завяли. Каждый год в день летнего солнцестояния здесь устраивали соревнования. Прыжки в мешках и бег вокруг шеста с картошкой на ложке, причем ложку надо было держать во рту. Тот, кто прибегал первым, получал приз. Обычно — конфеты из магазина. Теперь я застал у шеста Леффе и его сестренку. Она ковыляла вокруг с ложкой во рту и то и дело падала, потому что еще не научилась твердо стоять на ногах.
— Привет, Уффе, — сказал Леффе. — Вот тренирую сестренку к следующему году. Она ужасно способная. Наверняка выиграет шоколадку. Тогда мне достанется половина. Хочешь с нами?
— Нет, мне надо побыть одному и подумать.
Бабушка родилась в маленьком красном доме с железной крышей. Там была одна-единственная комната и кухня. Как они только там умещались — бабушка с родителями и пятью сестрами? Я разглядывал дом и думал: как странно, что она, такая важная и любящая все красивое, выросла в этой избушке.
Я прошел мимо Бенке и Данне — они стояли на дворе и перекидывали друг другу футбольный мяч, пытаясь как можно дольше удержать его в воздухе.
— Хочешь с нами? — предложил Бенке.
— Нет, мне надо побыть одному и подумать.
— Удачи, — пожелал Данне.
Я направился к сигнальному костру. Его разводили высоко на горе, откуда открывался вид на всю округу. «Там наверняка думается лучше всего», — решил я. Сигнальный костер был похож на вигвам. Поленья были поставлены так, что подпирали друг дружку. А наверху стояла бочка со смолой, чтобы можно было быстро зажечь огонь, если приплывет вражеский корабль.
Но сейчас мимо проплывали лишь редкие суда с отдыхающими.
Я уселся на горе и достал блокнот и ручку.
Что же мне написать?
У меня получилось вот что:
«Любимая Пия! Я думаю только о тебе. Это не очень-то весело. Поэтому прошу тебя: не отталкивай меня, даже если я тебе противен. Через несколько лет ты наверняка ко мне привыкнешь.
Твой на веки вечные, Ульф».
Я рассмеялся, хотя на душе у меня было тошно. Потом вырвал страницу, разорвал на мелкие клочки и швырнул по ветру. Бумажки разлетелись во все стороны: к почте, магазину, пекарне и кладбищу.
Мое отчаяние запорошило, словно снегом, весь остров.
Я подождал, пока Пия проедет мимо по проселочной дороге, направляясь в магазин за покупками. В груди что-то саднило. Когда она скрылась из виду, я пошел домой. Школьный учитель вновь сидел за пианино, и пальцы его барабанили по клавишам, как им заблагорассудится.
— Распахни окно и впусти солнце! — распевал он перед открытым окном.
«Лучше держи свое окно закрытым!» — нацарапал я на клочке бумаги и подсунул ему на подоконник.
А потом отправился искать Перси. Я нашел его в мастерской. Он стоял, склонившись над верстаком, и пришивал дратвой крючки-карабины к концам кожаного ремня. Когда я вошел, он отложил работу.
— Ну что, полегчало тебе?
— He-а. Что это будет?
— Пока — секрет.
— Это как-то связано с Пией?
— Может, и да. Но не будем о ней больше.
— Не будем. Вообще-то я рад, что ты не уехал.
— И правильно, — кивнул Перси. — Вот увидишь: завтра тебе полегчает.
— Вряд ли. Но поживем — увидим.
Не знаю, зачем я это ляпнул. Хотя вроде прозвучало бодро. Перси убрал инструменты, а потом мы пошли на берег и стали кидать камни в старые консервные банки. Все-таки вдвоем было веселее!
Перси окинул взглядом залив и заметил плескавшуюся в воде щуку. От нее расходились круги — как на мишени. Он швырнул камень и попал в самую середину.
— В десятку, — сказал он. — Вот бы стать щукой!
— Зачем?
— Тогда проплыть двадцать метров было бы проще простого.
Вечером мы снова собрались в каюте деда. Я устроился у него в ногах. Дедушка лежал на спине, и живот его вздымался под самый потолок, словно Скалистая гора. Перси сидел на стуле у его круглой головы и читал вслух про Буффало Билла. Это была одна из самых лучших глав. Шестая. Она называлась: «Как я был курьером „Пони-экспресс“». И начиналась так:
«Когда мне исполнилось пятнадцать, меня охватила жажда приключений. К этому времени я уже совершенно забыл свои страдания в хижине и данный себе зарок никогда больше не появляться в пограничных районах. Я жаждал новых, еще более увлекательных приключений».
Перси читал так, что я забывал обо всем на свете.
Он читал про то, как Буффало Билл скакал в Скалистых горах, доставляя почту, хранившуюся в водонепроницаемой сумке. Его постоянно преследовали индейцы и грабители с большой дороги. Но всякий раз ему удавалось спастись. День за днем носился он по прерии, словно молния, и всюду его подкарауливали опасности.
