И пресс для книг у него тоже был.
Я отвела глаза от маленького пресса, стараясь не смотреть на основание и рычаг. Стук сердца отдавался в плечах.
Аббат оставил раненые книги и вернулся ко мне:
– Хорошо бы весь мир было так легко привести в порядок. И так же легко починить.
– Но это невозможно.
– Нет. Невозможно.
Аббат помолчал и мягко добавил:
– Может быть, снофиксатор? Я только хочу тебе помочь. Снофиксатор просто сдержит сны.
– Нет. Только не это.
Мне хотелось закрыть лицо, но как только я попыталась поднять руки, от намека на движение в еще чувствительных плечах разгорелась боль. Талис вправил их – сияя своими странными глазами, – но пройдет еще несколько дней или даже недель, прежде чем заживут поврежденные сухожилия.
Кого я пытаюсь обмануть? У меня нет нескольких недель.
Завтра яблочный пресс.
– За четыреста лет, – сказал аббат, – ни одна армия в мире, ни одна страна и ни один альянс не смогли долго противостоять Талису. ООН получит свою обитель назад.
– И тогда вы меня убьете.
Меня насквозь пронзил холодный страх, но, как ни странно, стало спокойней. Лучше серая комната, чем Толливер Бёрр.
Но аббат издал горлом какой-то щелкающий звук.
– Грета Густафсен Стюарт. А что, если есть другой выход?
Глава 20. Класс 2
Другой выход. Выход из обители, иной, чем смерть.
Мне вспомнился голос Атты, искаженный гневом: «Они повсюду за нами следят. Это иллюзия». Я наверняка умру. Никаких сомнений. И тем не менее – внутри засвербило что-то похожее на испуг, который приходит вместе с надеждой.
– Что вы имеете в виду? – Мой голос прозвучал очень тихо и осторожно.
Аббат сгибал поврежденную руку. При помощи переплетного станка он приделал мышцу на место, но движения все равно получались прерывистыми и скованными. Прежде чем ответить, аббат несколько раз сжал и разжал ладонь, разглядывая ее.
– Грета, дорогая моя, ты знаешь, что такое интеллект Класса два по Тьюрингу?
– Знаю… Не могу… Я знаю, но я не могу думать.
– Прости, – прошептал аббат, отворачивая лицевой экран. Такого человеческого и мягкого голоса я еще у него никогда не слышала. Как у ребенка. – Конечно не можешь.
Золотой свет лампы упал на край потертого корпуса у его лицевого экрана. На алюминии виднелись тонкие царапины и маленькие, как песчинки, вмятинки.
– Класс два, – продолжал он. – Это значит – машина, которая когда-то была человеком. Это значит – искусственный мозг, чье «рождение» произошло посредством загрузки копии человеческой личности.
Он повернулся ко мне, и изображение лица добавило улыбку, значение которой мне было не прочитать.
– Это значит я. Я не совсем тот человек, что был раньше.
– Вы человек! – Мой голос звучал так странно, что меньше походил на человеческий, чем у аббата. – Я знала. Вы были человеком.
– И Талис тоже. Только он из первой волны. Полагаю, ты помнишь.
– Да. – Аббат исподволь заставлял меня почувствовать себя в классе. И это сработало. В классе я всегда была хорошей ученицей. – Да, я помню.
Перед самой Бурей войн был период, когда избавление человека от смерти казалось и отличной идеей, и рациональным использованием ресурсов. Тогда растворение людей в машинах считалось вполне возможным способом достижения бессмертия. Это был короткий период – и неудачная идея. Большинство таких ВЛ умерло, а выжившие начали ментально распадаться: личность осыпалась слой за слоем. Пожалуй, это действительно было своего рода бессмертие. Существование бессмертной души в аду.
Аббат по-учительски одобрительно мне кивнул.
– Я моложе. В двух смыслах. Я как человек был младше, когда… решился. И это произошло позже, чем у Талиса.
– Как давно… – Вопрос был на грани – как спрашивать ребенка из обители о доме. Но я не могла не задать его. – Как давно это произошло?
– Сто восемьдесят три года назад.
– Ох. – Я сглотнула. Большое число. – Ничего себе!
Аббат сел рядом со мной.
– И это место тогда было моложе, хотя уже довольно старое. И несколько иное, при… прежнем руководстве.
– Вы… Вы были из Детей перемирия?
– Совершенно верно. Ребенок-заложник, а до того – чей-то сын. Юный принц какой-то страны. Мне было шестнадцать. Но, мне кажется, это не имеет значения. То тело давно исчезло. Страна погибла в войне, начало которой отправило меня в серую комнату. Но, Грета, – в серой комнате больше одной двери.
Неправда. Там пусто, если не считать стола. Того самого стола, со страшной короной. Но аббат был ребенком-заложником. Он отправился в серую комнату.
– Расскажите, – попросила я. – Расскажите мне, как вы выбрались.
– Серая комната… – Аббат умолк, словно в благоговении. Но очнулся. – Это лучи – я знаю, ты интересовалась. В серой комнате применяются электромагнитные лучи большой мощности. Они уничтожают человеческий мозг, как всплеск ЭМИ выводит из строя машину. Для человека происходит лишь вспышка. Предполагалось, что это должно быть безболезненно.
– А на самом деле?
Пауза тянулась на одно лишнее мгновение дольше, чем должна была.
– Жалоб не поступало.
В первую секунду ответ показался обнадеживающим. А потом у меня дыбом встали волосы на затылке.
– Я хочу сказать, – продолжил аббат, – что скорость управляема. Можно развернуть сознание, а процесс записать. А затем произвести обратное действие. – Он пожал плечами. – Подробностей я не знаю: я механизм, а не механик. Важно то, что память копируется, а с ней и тот объем личности, который вмещается в содержание этой памяти.
– И сколько это?
Он взял мою поврежденную руку своей поврежденной.
– Вот столько. Этого достаточно.
Я не чувствовала своей кожи; у него вообще не было кожи. Но я изо всех сил вцепилась в руку.
– Грета, мне нужен преемник. ЭМИ повредил меня, но еще до того… Я подхожу к концу этого воплощения и не желаю нового. Но я не оставлю тебя, побуду с тобой, буду тебя учить. Поначалу ты сохранишь свое тело, а потом станешь такой, как я. Ты можешь стать ученым, большим умом. Слугой мира и фактором его прочности.
Я ничего не ответила.
– Ты знаешь историю. Знаешь, что переход…
Я знала. Большинство виртуальных личностей погибли. Но это шанс. Которого час назад у меня не было.
– Спрашивай у меня все, что тебя интересует. Я не стану тебе лгать.
Вопрос, который сорвался с моих губ, удивил меня саму:
