– Доброе утро, – приветствовала она шеф-повара.
Паскаль уже собрался ей улыбнуться, но вместо этого тревожно нахмурился.
– Детка, ты все еще бледная, – заметил он.
– Не очень хорошо спала, – отговорилась Жюли.
Паскаль на минуту задумался.
– Послушай. Можешь сделать мне небольшое одолжение? Поднимись наверх в главную кухню и принеси мне несколько лимонов. Мне кажется, в такой хмурый день лимоны к чаю совсем не помешают, верно?
Паскаль вручил ей маленький сетчатый мешочек.
– Восемь-десять лимонов. Скажи: для Паскаля.
– С удовольствием, – слабо улыбнувшись, ответила Жюли.
Она и правда обрадовалась, что может хоть ненадолго вырваться из третьего класса и пусть всего на несколько минут, но все-таки сменить обстановку.
– Ты, Жюли, не торопись, – добавил Паскаль. – Поднимись туда и подыши свежим воздухом. И прихвати чуть-чуть для старика Паскаля!
Жюли шагала по пустому коридору, как вдруг ее кто-то схватил за руку и ущипнул. Она в ужасе обернулась и увидела перед собой мадам Трембле – рот в ниточку, брови дугой.
– Куда же это вы направляетесь? – Крепко держа Жюли за руку, точно та была преступницей, вознамерившейся сбежать из заключения, она бросила взгляд на часы. – Разве вам не положено быть в столовой?
– Паскаль послал меня принести лимоны, мэм, – запинаясь и протягивая ей в доказательство своих слов сетчатый мешочек, проговорила Жюли.
Мадам Трембле отпустила руку Жюли, но продолжала смотреть на нее все так же надменно, а потом вдруг наклонилась и заправила ей прядь волос под шапочку.
– Сегодня вечером вы мне понадобитесь в раздевалке, – заявила мадам Трембле. – Мари-Клэр вчера себя поранила. Ткнула себе в глаз вешалкой! Как такое можно себе представить?! – взревела она. – Надеюсь, вы не такая неуклюжая.
– Нет, мэм, – отрицательно покачала головой Жюли и для верности добавила: – У меня большой опыт в обращении с вешалками.
«Ну и глупость же я сморозила».
– Мне придется найти для вас форму прислуги первого класса, – оглядывая Жюли с головы до ног, сказала мадам Трембле. – Детского размера, конечно! А волосы распустите по плечам.
– Слушаюсь, мэм. – Жюли улыбнулась и сделала реверанс.
– К завтрашнему дню Мари-Клэр наверняка поправится, – с подозрением глядя на довольное лицо Жюли, заверила ее мадам Трембле. – Это задание только на сегодня.
Взбираясь по ступеням к палубе первого класса, Жюли в воображении рисовала себе предстоящий вечер. Она уже видела, как элегантные пассажиры первого класса вверяют ей свои пальто и шляпы, – о которых она, разумеется, позаботится самым лучшим образом, – а потом одаривают ее щедрыми чаевыми. Затем в столовую явится Дуглас Фэрбенкс, с сигарой во рту, под руку с Мэри Пикфорд, а у нее в руках букет роз; и Дуглас, проходя в столовую, подмигнет Жюли.
Но стоило ей выйти на палубу, как ее улыбку тут же поглотил туман. Гавр тоже время от времени окутывался легкой дымкой, но такого густого тумана Жюли еще никогда не видела. На палубе было пусто, безмолвно и зловеще. Жюли оглянулась: пассажиры, похоже, от этой влажной мглы укрылись в гостиных и библиотеках. Слегка разочарованная, она подумала о том, что и работникам машинного отделения вряд ли в такую погоду захочется выходить на палубу. Жюли глубоко вздохнула и, держась за поручень, чтобы не потеряться в этой белесой мгле, двинулась дальше. Раздался протяжный гудок парохода, и Жюли, вслушиваясь в него, приостановилась. Туман надвигался на нее стеной, и ей вдруг стало страшно. Она не видела ничего вокруг. Эта дымчатая пелена ей почему-то напомнила об отравляющем газе. Такими вот белесыми щупальцами он, наверное, и окутывал окоп за окопом?
Жюли представила себе, как солдаты в ужасе хватаются за газовые маски. Лоик писал ей, какой страх наводит на него этот газ и как слабо защищают от него газовые маски, как даже во время тренировочных занятий в этих чудовищных масках с хоботами они едва могли дышать и в панике срывали их с головы.
Все письма Лоика – последнее, что ее с ним связывало, – были настолько яркими, что она будто воочию видела каждую сцену; читая их, она представляла себе каждый его жест и слышала его голос, такой похожий на ее собственный, только гораздо более низкий и глубокий.
– Старший любящий тебя брат, – прошептала Жюли последнюю строку его последнего письма. И конечно, «старшим» он стал называть себя только после гибели братьев. – Лоик.
Жюли считала, что Лоику его писательский талант достался от отца, который, хоть грамоте не учился, был превосходным рассказчиком. Это отец настоял, чтобы его сыновья пошли в школу и учились хотя бы лет до двенадцати, и на Рождество с гордостью покупал им в подарок книги.
Когда же настал черед идти в школу Лоику, тот стал требовать, чтобы в школу послали и Жюли – угрожая, что, если ее не отправят в школу, он станет прогульщиком. В конечном счете родителям пришлось согласиться – в любом случае учить Жюли плетению кружев к тому времени мать уже больше не могла. Лучше всех учился Лоик, правда, дольше всех в школу ходила Жюли – до самого начала войны.
Лоик, как и все мужчины в их семье, работал в порту – до тех пор пока в семнадцать лет не решил идти на фронт. Именно тогда он и признался Жюли, что хочет стать писателем.
Вечером накануне его отправления они сидели вдвоем на берегу моря и смотрели на освещенные огнями корабли. Родители – на этот раз они не испытывали ни капли той гордости, что распирала их в 1914, – остались дома; они были расстроены и сердиты. Брат и сестра молча наблюдали, как волны окатывают причалы, и вдруг Лоик вынул из кармана статью из местной газеты. У Жюли не было никакого настроения что-либо читать, и она безучастно пробежала глазами этот пронзительный рассказ о том, как Гавр, набитый французскими частями и международными войсками, стал совершенно иным городом. Но дойдя до конца, она изумленно замерла – статья была подписана инициалами Л. В.
– Это твоя? – едва слышно выдохнула Жюли.
Она почти лишилась голоса.
Лоик, смущенно улыбнувшись, кивнул.
– Жюли, я хочу написать о войне, – принялся объяснять он. – Не просто статьи, а историю обыкновенного солдата. Но как я могу это сделать, если не пойду воевать? Если я, как маленький мальчик, останусь дома?
И действительно, его письма с фронта была написаны с мельчайшими подробностями – Лоик явно писал главы созревавшей в его голове книги. Во время военной подготовки его письма были довольно невинными и были полны патриотических слов вроде «страна», «долг», «товарищеская поддержка». Но как только он очутился в окопах и его жизнь резко переменилась, его тон тоже стал куда более резким. Порой казалось, будто Лоик описывает события для того, чтобы вычеркнуть их из памяти, отправить подальше и сохранить на будущее. Он не слал сестре слащавых описаний – он рассказывал все как есть, со всеми, даже чудовищными, подробностями. Жюли не раз снились и раненные колючей проволокой солдаты, и потрошение лошадей, и бойцы с обмороженными пальцами. Эти сны были такими отчетливыми, будто она все это видела наяву.
