Вера лежала в постели, укрытая одеялами, и дрожала от озноба. За час до этого она проснулась, чувствуя, как температура резко пошла вверх. Она рассеянно подумала: не началась ли у нее болезнь, которую Робинзон Крузо называл «малярией», когда тебя бросает то в жар, то в холод и постоянно хочется то сбросить с себя одеяло, то снова тепло укрыться.
– Максимилиан, – пробормотала она. – Максимилиан Ласло.
С той минуты как Вера проснулась, она думала об этом мальчике, о детях вообще и о своем бесплодии. Думала о том, что умирает, «не оставляя никакого потомства», будто она обреченный римский император или член королевской семьи. В этом смысле Ласло повезло: его изящный рот и красивые руки перешли по наследству к этому чудесному ребенку.
Материнство, наверное, доставило бы ей удовольствие, но она, скорее всего, повторила бы ошибки своих родителей. Вместе с их богатством Вера унаследовала и их эгоизм. Подобно им, она, для того чтобы сполна насладиться жизнью, в конце концов отдала бы детей на попечение слуг (правда, они избежали бы грозного надзора бабки).
Впрочем, Вера никогда не жалела, что у нее не было детей и той невероятной ответственности, какую они накладывают на родителя. Но до чего бы ей хотелось, чтобы у нее были братья и сестры! Как бы она любила своих племянников и племянниц! Она вообразила себя крестной матерью и принялась выбирать им имена: Чарлз Алексис, Персиваль Кэмпбелл, Кассандра Грейс. Она бы с удовольствием критиковала брата или сестру за их ошибки в воспитании детей, а сама, когда заблагорассудится, брала бы детей с собой в необыкновенные поездки и баловала их экстравагантными подарками. А когда бы они подросли, она приглашала бы их на дорогие обеды в «Плазу», беседовала бы с ними о сексе и предложила им первую сигарету. Они бы ее обожали – своих родителей так любить просто невозможно.
Рассеянно теребя жемчужное ожерелье, Вера страницу за страницей листала дневник. Вот самые ранние воспоминания: на Б – Музей редкостей Ф. Т. Барнума, на К – Корнелия, чернокожая служанка, которая в поисках свободы пришла к ним из Мэриленда. А вот описания Парижа в период его расцвета и рассказы о писателях и художниках, с которыми она была знакома. На Н – Натали Барни и ее сафическое окружение, на С – Сильвия Бич и шекспировская театральная компания.
Она взяла в руки другой том, первый из тех двух, где записи велись согласно числам, и погрузилась в воспоминания. Краткий перечень вех ее личной жизни: № 1 – умерший ребенок. Улица Монж, дом № 5… Многочисленные путешествия: 28 дней на Святой земле, 101 градус жары в Афинах (она в длинной юбке, блузке с пышными рукавами и в корсете), дюжина фьордов. Вера пролистала страницы последнего тома, с улыбкой разглядывая рисунки и карикатуры, пока не дошла до Первой мировой войны: 350 снарядов, обстрел Парижа из пушек на железной дороге, неизменная паника, страх; 16 друзей отбыли в иной мир, кто солдатом, кто мирным жителем – все они стали жертвами войны. Вера листала страницы, перечитывала коекакие отрывки, пока не добралась до заключительного ненаписанного рассказа «Х пересечений».
Все это, от неординарного до самого обычного, от уродства и ужаса до красоты, от восторга до печали, – все это ее жизнь. Не о чем жалеть и нечего оплакивать. И некого винить. Она сама принимала решения и сама рисковала – таким вот она была человеком. Что же теперь делать с этим богатством без наследника? Она снова бросила взгляд на пиратскую карту – на каком в точности месте находится эта Х?
Вера сняла очки и кончиками пальцев промокнула капельки пота под глазами. Неожиданно она услышала безутешный плач младенца. Резкие, требовательные крики. Странно, в этой поездке она впервые слышала плач ребенка. А может быть, это нечто другое? Скрежет какогото механизма? Нет, вне всяких сомнений, это вопль новорожденного. У ее парижской соседки было восемь детей, и Вера прекрасно знала, как плачут младенцы от недовольства.
Этот ребенок требовал, чтобы его покормили или поменяли ему пеленки. Вере захотелось пойти и помочь младенцу – казалось, он плакал у нее за дверью. Но рядом с малышом наверняка есть мать или няня, и они пытаются его успокоить.
Перестав обращать внимание на крики, Вера задумалась над тем, что эти три дневника в потрепанных обложках, с поблекшими чернилами и обветшалыми страницами, написанные не знаменитым исследователем или известным государственным деятелем, а маленькой старушкой, выведшей каждую их строку подержанной ручкой, может быть, не такое уж сокровище. Вполне возможно, человек посторонний, который сам всех этих событий не пережил в отличие от нее, не сочтет эти дневники такими уж занятными и впечатляющими.
Разложив у себя на постели три книги, Вера призналась самой себе, что все ее рассказы, написанные через много лет после описанных в них событий, не всегда отражали правду. В этих рассказах она многое умышленно упустила – история ее жизни предстала в них искаженной. О некоторых близких друзьях Вера не сказала ни слова, о своей семье почти не упомянула, зато какихто едва знакомых ей людей она описала с мельчайшими подробностями. А история с Ласло…
Два дня назад он в ее мемуарах занимал едва заметное место, так, занятное знакомство, не более. В ее рассказе он не представал как человек, оставивший след в ее жизни, и встреча с ним не казалась таким уж значительным событием. И тем не менее с того дня как она познакомилась с его сыном и узнала о его смерти, Ласло Рихтер, точно привидение, преследовал ее днем и ночью. Она без конца думала о значимости этого краткого знакомства, и более того, постоянно размышляла о том, чем оно могло бы обернуться.
Вера посмотрела в сторону двери – крик младенца не утихал. Она тяжело вздохнула. Хрупкая, зависимая от других, с испорченным зрением и нетвердой походкой, этот последний год Вера сама чувствовала себя младенцем.
Она прекрасно знала, что отказывается всерьез отнестись к приближающейся смерти. Не один месяц подряд она спасалась от нее в этих дневниках, возвращаясь к своему прошлому и пытаясь найти убежище в молодости, в лучших годах своей жизни. Теперь же Вера задавалась вопросом: не отказывается ли она отнестись всерьез и к своей жизни? Неужели до конца дней она будет перечитывать полуправду о бывшей Вере, о той жизнерадостной, но эгоцентричной персоне, какой она была до болезни? Будет перечитывать рассказы, подчеркивающие лучшие черты ее характера и скрашивающие ее недостатки, прозу, рассчитанную на сочувствующего читателя?
Только прежде ей не приходило в голову, что этим читателем будет она сама.
Как все это жалко! Чем такое умирание лучше умирания ее бабки? В последние годы жизни Камилла Райт Синклер постепенно рассталась со своим прошлым и стала жить лишь настоящим. Каждая минута ее существования казалась ей первозданной, а все, что с ней происходило, невиданным и совершенно новым.
Вера перевела взгляд на Амандину – та сидела у окна и, не сводя глаз с разъяренного неба, гладила шелковистое ухо Биби.
– Вы когданибудь слышали, чтобы дети так долго кричали?! – неожиданно сердито воскликнула Вера. Мрачные мысли не давали ей покоя, но вину за них почемуто хотелось свалить на плачущего младенца. – Этот ребенок не умолкает уже не менее получаса!
