— Мы все выброшены на обочину, — ответила Джекси.
«Откровенно говоря, выброшенной на обочину оказалась я одна», — раздался в моей голове мамин голос. Я изучала меню в поисках чего-то не запредельно дорогого. Двадцать фунтов за тарелку жареных аспарагусов? А что, тарелку потом можно забрать с собой?
— Как насчет бокала вина, Холли? — спросил Саймон, возвращая свое меню затянутому в смокинг официанту, возникшему у нашего столика.
— Конечно, — сказала я.
Джекси заказала мимозу, Саймон и я предпочли по бокалу шардоне.
— Ты боялась, что для меня это будет слишком тяжело? — спросил Саймон, когда официант удалился.
— Я боялась, что ты появишься на похоронах, — недовольно пробормотала Джекси. — А остальные со мной согласились.
— Боялась, что я… Какие остальные? Кто там был? Об этом знали все?
Джекси пожала плечами.
— Только Тор. Эрни. И Вездесущий Вик.
— Но не я, — закончил Саймон.
— Это было бы нечестно по отношению к отцу Холли, — сказала Джекси.
Саймон покачал головой и отвернулся, с грустью обронив:
— Это было так давно.
— Не злись. Я несколько лет тебя не видела, — сказала Джекси, и это прозвучало почти как мольба.
— А теперь ты спишь с моей младшей сестрой. Не знаю, что и думать. — Саймон пожал плечами.
К счастью, думать никому не пришлось, потому что вернулся официант с нашим вином. Я поспешила сделать глоток.
— Холли, твоя мама занималась офтальмологией, не так ли? — спросил Саймон, когда мы сделали заказ. Я очень надеялась, что не влипну с этим счетом, поскольку, кроме аспарагусов, заказала салат с лососем, стоивший тридцать фунтов. Мой кашемировый свитер обошелся мне дешевле.
— Да, офтальмологией, — подтвердила я, удивляясь, откуда он знает, если они столько лет не общались. — А как насчет вас?
— Лор, — ответил он. «Совсем как Мэттью, — подумала я. — Ухо-горло-нос — специализация, гораздо более безвредная, чем у большинства хирургов».
— Холли тоже доктор, — сказала Джекси.
— Великолепно. — Голос Саймона прозвучал безо всякого энтузиазма. Он даже не поинтересовался, какой я врач. Это нормально: мне не хотелось говорить о медицине, ведь у нас были гораздо более важные темы для разговора.
Обед прошел практически в тишине, но сами блюда того стоили. Жареные аспарагусы, слегка присоленные и политые маслом с непонятной пряной специей, оказались самым вкусным, что мне доводилось пробовать в своей жизни. Я так увлеклась едой, что вздрогнула, когда, услышав вопрос Саймона, вдруг обнаружила, что за столом остались только мы с ним, — Джекси ушла в вестибюль, чтобы без помех поговорить с кем-то по телефону.
— Сколько тебе лет, Холли? — спросил он. — Двадцать семь? Двадцать восемь?
— Тридцать один, — ответила я. От такого признания в горле внезапно образовался ком. Саймон сказал, что его дочери двадцать два. Значит, я выгляжу ненамного старше ее.
Потом он спросил, замужем ли я и есть ли у меня дети.
— Нет, — ответила я, с легким вздохом откладывая вилку.
— Это хорошо, — заметил Саймон. — Думаю, твоя мать сказала бы, что тебе не приходится подстраивать свою жизнь под других и страдать из-за непоправимых ошибок. — Саймон помолчал, глядя на меня, потом добавил: — Впрочем, ты знаешь свою мать лучше, чем я. Мне не стоило бы говорить такие вещи о Сильвии.
— Нет, то есть… вы знали ее… — начала я, но, прежде чем довела до конца свою мысль, к нам вернулся официант.
— Что скажешь, Холли? — спросил Саймон, разводя руками над своей пустой тарелкой. — Десерт?
— Конечно, — ответила я, словно маленький ребенок. Не только потому, что я наелась, но и потому, что тарелочка с морковным пирогом обойдется ему долларов в пятьдесят. К тому же я не хотела, чтобы наш обед так быстро завершился.
— Ваша гостья закончила? — спросил официант, показывая на почти не тронутый обед Джекси.
— Думаю, да. Можете забрать это. — Саймон передал официанту тарелку Джекси. Когда со стола были убраны наши приборы, он посмотрел на дверь ресторана и поинтересовался: — Интересно, куда могла подеваться Джекси?
— Вы были влюблены в мою мать? — выпалила я, не успев даже задуматься над тем, что говорю. Мне было ясно лишь одно: я должна расспросить его обо всем, причем прямо сейчас, пока наша встреча не закончилась. Вот и все.
Если я и застала его врасплох, он этого не показал. Саймон лишь повернулся, посмотрел на меня и ответил так искренне, что мое сердце замерло:
— Я очень ее любил.
Возникла пауза, поскольку я старалась осмыслить услышанное.
— Она была веселой, яркой, честной и… глупенькой. Такой глупенькой. — Саймон усмехнулся своим воспоминаниям. — Ох, Ви.
— A вы когда-нибудь хотели жениться на ней? — спросила я. — Если бы она уже не была замужем?
— Если бы она не была замужем, даже вопросов бы не возникало. Разумеется, я бы женился на твоей матери. — Было видно, что эти слова нелегко даются Саймону. — Я бы не отказался даже от «багажа» в виде двух детей, которых она отсудила бы после развода, но твоя мать и слышать об этом не хотела. Сильвия считала, что прелюбодействующий человек — он выделил это слово особой интонацией — никогда не получит опеки над детьми.
Наверное, я выглядела шокированной, потому что Саймон быстро добавил:
— Прости, я думал, что ты об этом все знаешь.
— Знаю, — сказала я, хотя на самом деле ничего не знала. — То есть вы были готовы с ней… — я оборвала себя на полуслове и после паузы добавила: — Признаться, я не думала, что вы могли бы стать мне отчимом.
— Неужели Сильвия обо мне рассказала? — удивился Саймон, держа перед собой чашку кофе, из которой ни разу не отпил. Его карие глаза, казалось, стали светлее от испуга. «Я знаю этот взгляд, — подумала я. — Он ждет плохих новостей».
— Она ничего мне не рассказывала. Просто я нашла ваше письмо. — Я коротко напомнила, что письмо было датировано июлем 1983 года и он написал его после того, как мама решила, что они больше не могут быть вместе.
— Я помню, — ответил Саймон, отводя глаза и ставя чашку на блюдце.
— Так что произошло после того, как вы вернулись на остров во второй раз? — спросила я, уже зная ответ.
— Это был сезон дождей, — начал Саймон с отстраненной улыбкой, словно такой ответ мог объяснить, почему замужняя женщина больше не может спать со своим любовником.
Он рассказывал, какой зеленой и посвежевшей стала Гренада, как в солнечный день там внезапно разверзались небеса и, прежде чем человек успевал произнести «Это дождь?», он промокал до нитки. А я думала о том, как Саймон назвал этот остров — «тайная интрига чудес, которые решили свести нас вместе». Возможно, для него дождь все и объяснял.
