«Мама бы оценила то коротенькое черное платье, Холли», — услышала я голос брата и поняла, что он прав. Мама не осудила бы Алисию. «У нее прекрасное тело, и она может позволить себе это платье», — сказала бы она бабушке. А мне она наверняка предложила бы: «Давай подберем тебе платье, в котором ты будешь выглядеть так же хорошо».
Мы с мамой любили вместе ходить по магазинам. «Просто примерь и посмотри, что будет», — говорила она о любой вещи, вне зависимости от ее цены. Такому подходу мама изменила лишь раз, когда у меня пошел «полосатый период», — с пятого класса до старшей школы. Я помню, как она, только завидев, что я приближаюсь к еще одному свитеру или рубашке, футболке или кофте с полосками, говорила мне: «Просто пройди мимо». Мама верила в сочетание вещей. Она не могла купить себе серую шелковую юбку — даже на распродаже, — если у нее не было планов по поводу того, куда и с чем ее надеть. И если юбка сочеталась лишь с белым свитером, мама ее не покупала. Ей нравилось компоновать и подбирать вещи, она любила насыщенные цвета, например вишневый и ярко-розовый. Она бы ни за что не поверила, что кто-то может купить короткое черное платье для коктейля, который никогда не состоится, или для свидания с парнем, которого у тебя пока нет. Разве что в таком платье ты выглядишь совершенно потрясающе. Тогда она сама тебе его купит.
Закрыв глаза, я прислушалась к звукам за стеной и попыталась отрешиться от мыслей. Марианн наконец-то выключила Трейси Чепмена, но из комнаты Эда раздавалась «Moondance» Моррисона. Я представила, как мы с Эдом танцуем в лунном свете. Я отклоняюсь назад, и он протягивает мне розу. Нет, не розу, воздушный шарик. Один весьма памятный воздушный шарик.
Последнее, что я запомнила, погружаясь в сон, — это момент, когда я отпускаю шарик на свободу.
Глава 7
Синий код
Советуйся со своей совестью — вне зависимости от того, как строго она тебя наказывает.
Оксфордский учебник клинической медицины
Я никак не могла адаптироваться к смене часовых поясов, поэтому чувствовала себя усталой и разбитой, словно после пары дней в окопах. Интересно, как солдаты справляются с этим на войне, как они заставляют себя вставать и идти вперед, невзирая на то, что ждет их впереди? И как им спится каждый раз на новом месте? Несмотря на все мои старания расслабиться, мне все равно не удалось выспаться, поскольку я пытаюсь принимать решения даже во сне, сражаясь с хаосом и непониманием.
Неотложка, в которую я пришла в семь часов утра, встретила меня тишиной. Марианн грела чайник, Эд вез на рентген мужчину средних лет в инвалидном кресле, а на «великой стене проблем» было всего лишь одно имя: Гендри — боль в лодыжке.
Я смотрела на доску с единственным именем и думала, что в этом есть что-то настораживающее: чем тише поначалу, тем хуже пойдут дела дальше, а в реанимации вообще мало надежды на счастливый случай. И тут за моей спиной громыхнул голос мистера Денверса:
— Что же такое студент, как не любовник в поисках капризной госпожи, избегающей объятий?
— Любовник… в поисках… — машинально повторила я, скрестив руки на груди.
— Капризной госпожи. Именно. Я цитировал сэра Вильяма Ослера
[14]
. Пойдемте. — Денверс махнул рукой, приглашая пройти с ним в офис. В дверях он остановился и обратился к Марианн: — Две чашки чаю, если вас не затруднит, милая.
— Одну минутку, сэр, — ответила она, а я недоуменно моргнула. Представляю, как бы ответили наши сиделки, если бы мне пришло в голову заказать им чай в нашем отделении интенсивной терапии. Ширли, известная тем, что набрасывалась на врачей, если их пациенты пачкали кровью чистые простыни, скорее всего, вылила бы мне на голову чашку с заказанным кипятком. Ванда бы просто рассмеялась и спросила: «Это что еще за похмельные синдромы? Я похожа на Дайэн Чемберс
[15]
?»
Мы сели в кабинете, и спустя минуту Марианн принесла нам не только чай, но и поднос с маковыми кексами. Я уже позавтракала и готова была душу продать за чашку кофе, но пришлось быть вежливой и взять кекс, когда Денверс протянул мне тарелку. Марианн вышла, мистер Денверс сделал маленький глоток чая и начал засыпать меня вопросами по Ослеру, профессору медицинской школы Джонса Хопкинса в начале 1900-х. Мистер Денверс желал знать, что, согласно Ослеру, является четырьмя идеалами, к которым должен стремиться врач. Он подсказывал мне:
— Искусство?
— Медицины?.. — спросила я.
— Преимущество?
— Добродетели?.. — предположила я.
— Качество?
— Мышления?..
— И почитание?
— Бога, — сказала я, заставив Денверса расхохотаться. Я не могла ничего поделать с привычкой, привезенной из Соединенных Штатов, — неписаный закон этикета четко ограничивал подобные вопросы и «допросы». Врач мог шпынять резидента, резидент мог шпынять интернов, интерны могли шпынять студентов, но лечащий врач никогда не станет шпынять лечащего врача. Возможно, в Британии иерархия строится совсем по-другому.
Назвав меня «юной леди», Денверс пояснил: врач должен учиться искусству беспристрастности, преимуществу метода, качеству совершенствования и почитанию сдержанности. Я спросила, подразумевает ли беспристрастность Ослера отношения врача — пациента, отрицая все возникающие чувства?
— Нет! — воскликнул Денверс. — Хороший студент-медик отстраняет себя от пустой и отвлекающей его — или ее — внимание банальности мира. Это идеал, к которому должны стремиться все, кто выбрал нашу профессию! У молодого врача не может быть иной любви, кроме любви к учебе.
В этот момент в дверь постучал Эд, в руках он держал швабру и ведро с водой. Он спросил, можно ли убрать в кабинете Денверса, пока кругом так спокойно. «Он санитар, — напомнила я себе. — Ты умудрилась запасть на санитара. Что скажут люди? Что скажет Ева?» Скорее всего, она назовет его «шалопаем», как обычно оцениваются ею люди, не поднявшиеся выше среднего класса или не сумевшие получить степень выше бакалавра. Если же у нее случится приступ великодушия, Ева может назвать его «колоритным».
Мистер Денверс попросил Эда дать нам еще пару минут, потом обратился ко мне:
— Доктор Кэмпбелл, расскажите нам о себе.
— Я… Я… — Ни с кем сейчас не встречаюсь? — Из Мэриленда, вообще-то. Последние три года жила в Питтсбурге.
— И что привело вас в наш прекрасный город?
На ум пришел длинный перечень вещей: я хотела понять свою маму, найти себя, увидеть, где жили сестры Фоссиль, понять, что означает «быть хорошим врачом». Вместо этого я сказала:
