Рубашка Лиама была красная от крови. От ЕГО крови… Грудь его вздымалась рывками, со странным свистом. Он был тяжело ранен.
– Лиам! – нежно позвала я, склоняясь над мужем.
Его веки дрогнули и медленно открылись, однако взгляд был пустой, страшный. Я понимала, что вопреки всему должна сохранять хладнокровие. Лиам нуждается в моем присутствии, нельзя поддаваться слабости!
– Кейт…лин, a ghràidh! – с трудом выговорил он, ища мою руку.
Наши пальцы соединились, переплелись. Он вздохнул, и его губы изогнулись в гримасе боли, заставившей меня заскрипеть зубами от отчаяния.
– По пути мы встретили отряд из форта Уильям, и началась перестрелка, – шепнул мне на ухо Дункан. – Мы так и не поняли, что произошло… Кто-то один выстрелил, а дальше…
– Когда это случилось? – спросила я, принимаясь осторожно ощупывать пыльную рубашку Лиама, который тут же застонал от боли.
– Три часа назад.
– Три часа? Твоего отца ранили три часа назад, и вы тянули с возвращением?
Повисла тяжелая тишина. Я понимала, что его мучит совесть, однако упрек казался мне вполне заслуженным. Дункан шевельнулся. Я услышала шорох ткани, шум шагов – мужчины выходили из хижины. Но Дункан остался на месте. Он стоял у меня за спиной – пристыженный, раздавленный горем. Я слышала его прерывистое дыхание. Я закрыла глаза и сделала над собой усилие, чтобы не сказать лишнего. Пальцы мои по-прежнему сжимали окровавленную ткань рубашки.
– У нас не было другого выхода, мама, – хриплым голосом начал он. – За нами гнались. Тогда отец еще мог держаться в седле. Он запретил нам подводить солдат к долине, иначе они бы выместили зло на вас. Нам пришлось выждать какое-то время…
Я кивнула, что понимаю, и прикусила губу, стараясь не разрыдаться. Лиам пытался защитить свою семью. И заплатил за это собственной жизнью… и моей, ведь бо́льшую ее часть он сейчас уносил с собой.
– Господи, не надо! – взмолилась я, зарываясь лицом в волосы Лиама.
Мои слезы размыли кровь у него на рубашке. Чья-то рука погладила меня по волосам. Голос Дункана доносился будто бы издалека, но слов я разобрать не могла. Потом я оказалась наедине с Лиамом, который смотрел мне в глаза. Его дрожащие пальцы погладили меня по щеке, и рука снова тяжело упала на грудь.
– Не плачь, a ghràidh.
– Лиам, не бросай меня!
– Наверное… в этот раз… не получится… Слишком тяжелая… рана.
Он закашлялся и судорожно сжал мою руку в попытке превозмочь боль.
– Я тебя люблю.
– И я тебя люблю, я очень тебя люблю. Господи, помоги! Лиам, только не умирай!
– Господь… так решил, a ghràidh. С тобой я был счастлив. Я… я ухожу счастливый… без сожалений. Не грусти… не надо.
Я подавила истеричный смешок. Только теперь я осознала, что его жизнь утекает у меня сквозь пальцы и я ничего не могу с этим поделать.
Он попытался улыбнуться, потом глубоко вздохнул. Послышался странный свистящий звук, не суливший ничего хорошего.
– Ты скоро… придешь ко мне. Мы снова встретимся, Кейтлин. Скоро…
– Скоро… – повторила я, рыдая. – Да, мы скоро встретимся, mo rùin!
Он провел рукой по моим волосам, в которых блестели серебряные нити, потом его рука опустилась ниже, к шее. «Надо наслаждаться каждым мгновением, оно может стать последним!» Теплой ладонью он накрыл и сжал мою грудь, потом приподнял мне подбородок, заставив посмотреть ему в глаза. Своей яркой голубизной они могли поспорить с самыми прекрасными озерами Шотландии…
– Ты все такая же… красивая. Ты всегда была… самая красивая.
– Только теперь я стала похожа на печеное яблоко!
Я снова прикусила губу, чтобы не закричать от тоски. Веки Лиама дрогнули, он поморщился, слегка приподнялся и снова тяжело упал на постель. Конец был близок. Мной овладела паника.
– Лиам, поговори со мной! Не оставляй меня! Поговори со мной!
– Почти… пятьдесят лет… счастья, a ghràidh. Вот что ты мне… дала. Благодаря тебе… мой род… будет жить, я буду жить…
Он издал тихий стон, от которого у меня перевернулось сердце, и закрыл глаза, пережидая, пока боль не стихнет. Потом он улыбнулся.
– Тебе больно… Побереги силы, Лиам, тебе нужно поговорить с семьей.
– Я уже говорил… с Дунканом, – продолжал он. – Иайну
[10]
ты отдашь мой рог для пороха. Аласдару
[11]
– мою родовую эмблему… Он должен знать… кто он есть. Нельзя, чтобы он забыл… откуда он родом. Он… он растерялся… запутался…
Голос Лиама слабел с каждой секундой, но я ловила каждое его слово.
– Я все передам, – пообещала я, ласково поглаживая мужа по волосам. – Я поговорю с ним, обещаю.
Он вздохнул и кивнул в знак согласия.
– Теперь… поцелуй меня, a ghràidh mo chridhe!
Закрыв глаза, я склонилась над ним. Его пахнущее виски дыхание согрело мое лицо. Подавив рыдание, я осторожно прижалась губами к его губам. Они были такие нежные, такие теплые… Вместе с этим поцелуем я приняла и его последний вздох.
То был наш прощальный поцелуй…
Острая боль пронзила мне грудь. Ладонь Дункана на моей руке чуть напряглась. Мой сын смотрел на меня с тревогой.
– Мама? Мама!
Он попытался ослабить шнуровку у меня на корсаже. Я хотела было заговорить, но вместо слов с губ моих сорвался жуткий хрип. Его голос доносился до меня словно бы издалека. Он поднял меня на руки, крепко прижал к себе и крикнул Джону и Александеру, чтобы те поскорее привели мать и сестру Мэри. Я почувствовала, что солнце больше не согревает мне лицо. Запах торфа ударил в нос, а устоявшаяся в доме сырость заставила вздрогнуть. Дункан положил меня на кровать и накрыл одеялом.
– Мама, вы меня слышите?
– Да, Дункан.
– Мама, мамочка, не надо! Тебе рано умирать!
Губы мои изогнулись в ласковой улыбке вопреки боли, которая сжимала мне грудь. «Мамочка…» Наверное, лет сто он не называл меня так… А если быть точной, то с того дня, когда он решил, что стал мужчиной.
– Аласдар… Приведи ко мне Аласдара, Дункан! – попросила я, стискивая ему руку. – Мне нужно успеть поговорить с ним!
– Мама, не думайте о плохом!
– Аласдар… Скорее приведи его!
