– Габриель?
Имя сына он произнес шепотом. Но уже в следующее мгновение в поле зрения показалась рыжая шевелюра. Со смешанным чувством злости и облегчения Александер бросился мальчику навстречу.
– Габи!
Когда их с Александером разделяла всего пара шагов, Габриель упал на колени возле белого ствола березы и разрыдался.
– Я не хотел… Не хотел! Я не знал, что это ве’евка от затво’а! Я не на’очно!
Мальчик буквально окаменел от страха. Он прекрасно сознавал масштаб своей оплошности и не осмеливался поднять голову и посмотреть в синие глаза мсье Александера. А тот разразился длинной тирадой на незнакомом языке, в котором «р» звучал необычайно раскатисто. Потом вдруг стало тихо, и мальчик решил, что Александер ушел. И вдруг кто-то обнял его, да так крепко, что у него перехватило дыхание.
– Никогда больше не делай того, что тебе запретили, мой мальчик! Никогда, слышишь?
– Но я ничего такого и не делал!
– А топор? Я прекрасно помню, что запретил тебе его трогать!
– Это Отемин его взяла… ну, чтобы от’убать ’ыбам голову.
– А кто обрубил веревку, которая не давала затвору открыться?
Последовало продолжительное молчание. Габриель по-прежнему не поднимал глаз.
– Я… Мне нужна была длинная ве’евка. Отемин поймала две ’ыбешки, а я – ни одной. И тогда я подумал, что моя удочка слишком ко’откая.
– Отемин! Где она?
Александер еще крепче обнял плачущего сына.
– Она убежала пр-р-рятаться! Испугалась, что Мунр-р-о ее накажет. А я вер-р-рнулся за топор-р-ром, вспомнил, что тут его бр-р-росил… Чтобы и за это тоже меня не наказали…
Александер был тронут признанием Габриеля и его старанием правильно выговаривать «р», однако продолжал с напускной строгостью:
– Дело даже не в том, кто взял топор. Понимаешь ли ты, что по твоей вине запруда теперь разрушена, поле – залито водой, а твоя мама чуть не утонула? Я уже не надеялся застать вас с Отемин живыми! Ты понимаешь, что за такое я просто обязан тебя наказать?
– Понимаю…
Мальчик не кривил душой – ему и правда было очень стыдно. Александер прижал его к себе и пошел назад, к дому. По пути он встретил Мунро и парней и заверил их, что с детьми все в порядке. Часть урожая погибла, и придется охотиться чаще, чтобы на вырученные деньги потом купить зерна… Но главное, что Габриель и Отемин живы и здоровы.
Топор расколол полено с громким «Тюк!», вслед за которым послышался вопль ярости. Александер подобрал куски древесины и бросил их на кучу тех, что успел наколоть раньше. Взял новое полено, поставил на колоду и снова ударил. Капля пота скатилась с виска на подбородок. Он стер ее резким жестом. Слова Габриеля до сих пор звучали в ушах: «А мой настоящий папа меня никогда не бил!»
Как больно это слышать! Александер рассердился и еще сильнее стегнул ремнем по голой попе. Мальчик забился у него в руках и закричал от боли.
– Я – твой настоящий отец, Габриель! Нравится тебе или нет, но по крови ты – наполовину шотландец!
– Ты в’ешь! Мой настоящий отец был папа, и у тебя нет п’ава…
– Mo chreach! У меня есть все права! Ты – мой сын по крови, и я имею право тебя наказывать, когда ты поступаешь очень плохо. Не думай, что мне это нравится…
«Тюк!» – снова сказал топор. Вспомнив, с какой ненавистью смотрел на него сын, вырываясь и убегая, чтобы спрятаться за ящиками, Александер застонал и отбросил полено и топор. Ему вдруг стало стыдно.
– Ты совсем спятил?
К нему бежала Изабель. Лицо ее побелело от злости.
– Кто тебе позволил избивать Габриеля? Его никогда так не наказывали, и я не позволю, чтобы это повторилось!
– Этот ребенок избалован до крайности! Он поступил очень дурно и должен понести за это наказание.
– Ты намекаешь, это я виновата, что он избалован? Я воспитывала его как могла! Но, должна тебе заметить, упрямец он такой же, как и ты! И это нелегко – в одиночку воспитывать ребенка!
– А как же тот, кого он называет своим настоящим отцом? Где все это время был твой муж?
– Пьер почти не вмешивался в воспитание Габриеля. Он кормил его, одевал, делал все, чтобы мальчик ни в чем не нуждался. Но что до принципов воспитания – тут все решала я. Неужели ты думаешь, Алекс, что за деньги можно купить все? Думаешь, мне так уж легко жилось? На самом деле ты ничего не знаешь о нас, обо мне…
– Если я ничего не знаю, то только потому, что не хотел…
– Не хотел знать! Ну конечно, вместо того чтобы разок лишить Габриеля любимой игрушки или развлечения, ты избил его, как собаку! Зато он запомнит это на всю жизнь!
– Есть вещи, которые оставляют следы пострашнее, чем ремень!
– Ну да, конечно! Лучше было бы отстегать его плетью…
Она прикусила губу и посмотрела на Александера, у которого ноздри трепетали от едва сдерживаемой ярости.
– Прости, я не имела в виду тебя…
– Я говорю не о телесных ранах, Изабель, а о том, чего ты совершенно не понимаешь!
Пнув носком полено, он отвернулся, чтобы уйти.
– Александер! – позвала она чуть слышно. – Я понимаю… Я мало знаю о твоей жизни. Но если ты дашь себе труд и расскажешь…
– Я иду на охоту!
– Тогда вперед! Беги, прячься в лесу! Как же я смогу уразуметь то, чего «совершенно не понимаю», если ты ничего не объясняешь и не хочешь про это говорить?
Александер был уже далеко. Последние слова молодой женщины затерялись в вое ветра, трепавшем ее юбку. Некоторое время Изабель стояла и думала, не пойти ли за ним следом. Но тут ее позвала Мари, и она вернулась в дом, чтобы заняться ужином.
* * *
Гроза разразилась посреди ночи. И такая жестокая, что Изабель, которая, вообще-то, не боялась гнева небес, задрожала под своими одеялами. В это невозможно было поверить, но Габриель крепко спал, прижавшись к матери всем телом. Что до Мари, то она тихонько вскрикивала, когда громыхало особенно громко.
Изабель волновалась за Микваникве. Когда Мунро с остальными ушел к пруду искать детей, его супруга, невзирая на мольбы Мари, удалилась в лес. Позже Мунро пояснил, что традиция велит индианке, едва начнутся схватки, уединиться в укрытии, которое она загодя специально для этих целей приготовила. Там она, одна-одинешенька, не проронив ни звука, должна разрешиться от бремени. «Не проронив ни звука! Уж в это я ни за что не поверю», – подумала Изабель, вспоминая, сколько мучений ей самой доставили роды.
С наступлением ночи индианка не вернулась. Александер не вернулся тоже. «Dinna worry
[140]
, – сказал ей Мунро между двумя глотками водки. – Они оба прийти скоро!» Оказалось, он пообещал жене, что не станет вмешиваться и нарушать традиции ее народа. Это не помешало ему весь вечер бродить по опушке, не сводя усталых глаз с кромки леса.
