Дункан попеременно смотрел то на нее, то на сына. Он наблюдал за ними весь вечер и теперь совершенно точно знал, что не ошибся. Управившись с трубкой, он взял свою трость, встал и объявил на неуверенном французском:
– Я выйду. Хочу пройтись… покурить… Можно?
– А ваше виски?
– Dinna mind it
[194]
, a laochag
[195]
, – ответил старик, махнув рукой, чтобы она поняла его слова без перевода.
Потом он повернулся к Коллу:
– Cha mhise cho dall ri damn anns a’ cheo, a mhic. ’S e deagh bhoireannach a th’innte. ’S e deagh bhean-taiga a bhios innte
[196]
.
– Seadh, seadh! Tha mi tuigsinn!
[197]
– Bidh mi fadalach, gun téid e math leat!
[198]
– Хотите, мы прогуляемся с вами, мсье Макдональд?
– Спасибо, не нужно.
Дункан вышел и закрыл за собой дверь. Какое-то время Колл и Мадлен молчали, стараясь не смотреть друг на друга. Молодая женщина решила про себя, что неосторожным словом обидела старика и поэтому он ушел. Наконец она подняла глаза и увидела, что Колл выглядит смущенным и озабоченным.
– Что случилось? Я сказала что-то не то?
– Нет! Наверное, он… слишком плотно поел. Пройдется немного, и ему полегчает. Он ненадолго…
– Слава Богу! Я уже было подумала… Мне очень хотелось сделать ему и вам приятное.
Она умолкла под пристальным взглядом ясных голубых глаз.
– Мы вам крайне за это благодарны. Было очень вкусно! И хочу вам сказать… Мой отец полюбил вас.
Перекатывая пальцами крошки на скатерти, Колл долго не отводил взгляда от столешницы. Стук собственного сердца барабанным боем отдавался в ушах. Как начать разговор, чтобы не спугнуть ее? Мысли теснились в его голове, чтобы потом растаять на губах, так и не обретя словесную форму. Он попросту не знал, как это сказать. Мадлен почувствовала, что нужно положить конец этому затянувшемуся, обременительному для обоих молчанию и спросила с улыбкой:
– Это правда? Надо же… Я думала, что… А вы?
Она сразу же пожалела о сказанном. Покраснев, как маков цвет, она стала собирать со стола грязные тарелки.
– Только не подумайте…
Обветренные пальцы Колла сомкнулись на ее руке, в которой она держала вилку.
– Sae do I, madam Мадлен
[199]
, – серьезно ответил он. – И единственное, чего я хочу… это чтобы… чтобы вы чувствовали то же самое ко мне.
Глядя на переплетенные пальцы их рук, Мадлен вздохнула. Он чуть разжал пальцы, и вилка со звоном упала на стол. Молодая женщина готова была стоять так хоть целую вечность – Колл рядом, ее рука – в его руке, он согревает ее своим теплом… Сердце зашлось от волнения, слова теснились в голове. Принять неприступный вид и уйти или же отдаться чувствам, которые подталкивали ее к нему?
– Вы с ней немного похожи…
– С кем?
Она удивленно уставилась на него.
– С моей женой Пегги.
Мадлен посмотрела ему в глаза, потом кивнула.
– Простите, что говорю с вами об этом. Пегги была красивой и доброй, madam Мадлен, как и вы… но… Глупо, я знаю… что пытаюсь сказать это… В общем, даже когда я вернулся в Шотландию, я не смог вас забыть.
Мадлен замерла в изумлении, а он снова умолк, не найдя нужных слов. Краем глаза наблюдая за тем, как меняется ее лицо, он ждал. Как бы то ни было, решающий момент настал. Нужно было либо вслух заявить о своих чувствах, либо просто повернуться и уйти навсегда. Наконец она заговорила первой:
– Не смогли забыть меня? Но ведь я сделала все, чтобы вы меня возненавидели!
– Я знал, что вам очень тяжело, очень плохо.
– О да, мне было очень плохо!
Она со вздохом закрыла глаза. Душевная боль, притупившаяся с годами, проснулась вновь. Порой ей даже казалось, что эта боль не покидает ее только для того, чтобы она не забыла, что в ее душе когда-то жила любовь. И воспоминания об этой утраченной любви время от времени к ней возвращались. Когда же не удавалось вспомнить определенное событие или момент, ее охватывала паника. Осознание того, что она постепенно отдаляется от своего Жюльена, ужасало.
Появление в ее жизни отца и сына Макдональдов словно бы перетряхнуло память Мадлен. Воспоминания накатывали неожиданно, стоило только Коллу появиться в ее поле зрения. И не важно, чем она в тот момент занималась – работала в огороде или же убирала в хлеву. Новое чувство, зарождающееся в душе, повергало молодую женщину в смятение и растерянность. Она как будто своими руками хоронила былую любовь… И тогда она спешила к Анне, чтобы выплеснуть на нее всю свою нежность. Мадлен все еще запрещала себе называть свои чувства соответствующим словом. Пока – только лишь нежность…
– Да, мне было очень плохо! И это длилось долго. Буду с вами откровенна: когда мы встретились там, на рыночной площади, я действительно вспомнила и о войне, и о смерти мужа.
– А сегодня вечером, madam? Что вы чувствуете сегодня? Вы по-прежнему вините меня в своих страданиях?
– Нет, – прошептала она. – Я больше не виню вас, Колл. Разве можно злиться на вас за то, что было восемь лет назад? Да и в чем вы виноваты? Как и я, вы тоже были жертвой войны.
Надежда проснулась в сердце Колла, сердце затрепетало в предвкушении. Он чуть крепче сжал ее пальчики, скользнул взглядом по золотистым локонам, выбившимся из-под накрахмаленного чепца. Мадлен сегодня была в своем лучшем наряде, он готов был в этом поклясться. В эту минуту ее румянец мог поспорить по яркости с красным корсажем платья. И она не надела платок на шею, поэтому он позволил себе бросить взгляд на ее декольте.
Окно в этот теплый августовский вечер было открыто, и в дом проникал сладкий аромат цветов. Шелестели вьющиеся по оконным решеткам ломоносы, мелодично стрекотали сверчки. Поскрипывали качели в саду.
Колл все никак не мог решиться. Что сказать? Предложить выйти за него замуж? Нет, слишком уж он торопится… Но, с другой стороны, если бы речь шла только о нем… И ради счастья дочки…
– Спасибо, что вы не сердитесь. Тогда… Я все-таки спрошу. Вы мне позволите…
– Остаться?
Они смотрели друг на друга и молчали. На смену словам пришли жесты. Сперва Колл легонько погладил ее по дрожащей спине, потом его рука поднялась от запястья к локтю, наслаждаясь атласной нежностью женской кожи. Какие чувства он к ней испытывает? Желание? Бесспорно! Но только ли? Быть может, это любовь? Об этом говорить было еще слишком рано. Должно пройти время…
