– Тебе надо было остаться в деревне. Ума у тебя меньше, чем у блохи. Я сняла с тебя мокрую одежду. – Миррен бросила перед ним старые дедушкины штаны, теплую рубашку и чистую майку. – Вот, надень пока это. Ничего другого у меня нет. Для купания горячей воды не хватит, и я просто обтерла тебя губкой. Ты одет не для такой прогулки, у тебя такая приличная одежда из твида. Ты куда-то ехал в другое место?
– Да, в Глазго; у меня куплен билет на пароход. А что, Флорри тебе не говорила?
– О чем? – Она замерла в ожидании.
– Я эмигрирую в Австралию… проезд оплачен государством.
– Почему? Дезертируешь из страны в такое время, когда нужны работники? А что случилось в колледже? – Ответа на эти вопросы она не получила.
Миррен велела ему надеть штаны и длинные носки. Все его тело болело и покалывало, но теперь он с облегчением почувствовал, что в него вернулась жизнь. Он с удовольствием окинул взглядом знакомую кухню. Ничего не изменилось: гладкий каменный пол с вязаными ковриками, покрытыми собачьей шерстью, кремовые стены и старинная плита. На стене по-прежнему висели полка с тарелками, связка ершиков для чистки трубки, на камине стояли кувшины и подсвечники, на столе горела керосиновая лампа и, как всегда, лежала обложкой кверху раскрытая книжка. От кухонной плиты доносился запах бекона; голодному Бену он показался восхитительным.
Дедовы штаны кололись и пахли нафталином, но нормально прикрыли его мужское достоинство. Он смутился при мысли, что Миррен раздевала его. Просто невероятно, что она нашла его. Ему даже не верилось, что он был на волосок от смерти.
– Ты готов? – Она украдкой взглянула на него, накрывая на стол. – Тебя ждут в Скар-Хед? Мне никто об этом не говорил, но мне вообще говорят сейчас лишь то, что Флорри считает полезным для меня.
– Нет, я решился на это буквально за минуту и спрыгнул с поезда у переезда, – ответил он, не сводя глаз с поджаренного бекона. У него аж текли слюнки.
– Меня почему-то это не удивляет. Значит, тогда Том и Флорри не беспокоятся. Садись, поешь и отдохни. В такую погоду даже блоху из дома не выгонишь.
– Я не хочу доставлять тебе хлопоты, – пробормотал он.
– Ты уже доставил, и немало, но ты родственник, так что все нормально. Ну, подкрепляйся. – Она улыбнулась, и сквозь тучи проглянуло солнце; строгое выражение ее лица пропало, полные губы раскрылись в улыбке, а в печальных глазах зажглась нерешительная радость. В этот момент он снова увидел ее красоту и понял, что пропал.
Миррен смотрела, как Бен с наслаждением уплетает бекон. Он доел последний кусочек хлеба, выпил кружку чая, наслаждаясь каждым глотком. Все как в добрые старые времена, когда они сидели после дойки за кухонным столом. Если бы она не оторвала зад от кресла, лежать бы ему долгие недели в сугробе, как Джорджу Паю. Ей было невыносимо думать об этом.
– Как твои пальцы? – спросила она, зная, что он наверняка терпит мучительную боль.
– Все десять на месте благодаря тебе, – улыбнулся он, и она вспомнила, какие у него голубые глаза и какие светлые волосы при свете лампы. – Ты спасла мне жизнь.
– Ты пытался делать то же самое для меня, но я даже не сказала тебе спасибо. – Она вспыхнула, не желая, чтобы он заметил слезы на ее глазах.
– На улице творится незнамо что. Хочешь, я попробую дойти до хлева?
– Ты лучше разминай ноги тут, пройдись по коридору, поднимись и спустись по лестнице. Разомни их хорошенько. Скотина никуда не денется. А тебе надо как следует отдохнуть. Поможешь мне утром, если будут силы. – Она замолчала, вспомнив, что ему нужно будет торопиться на поезд и сесть на теплоход. Возможно, она больше никогда его не увидит. Лучше уж дать волю своим желаниям, пока он рядом.
Она налила горячую воду из чайника, стоявшего на конфорке, в большую бутылку и отдала ее Бену.
– Ты знаешь, где тут все. Я приготовила тебе постель в комнате дедушки. Все там проветрила. Будешь спать с комфортом.
Она увидела, как он поморщился, вставая со стула. Естественно, что надо было помочь ему подняться по лестнице и посветить лампой. От Бена пахло бальзамом, нафталином, мылом и чем-то еще неуловимым. Два года он не поднимался по этим ступенькам. Он наклонился к ней, и она почувствовала его теплое дыхание.
Шторы были опущены, занавеси на кровати с балдахином задернуты.
– Ночью будет неспокойно. Ты будешь спать под вой урагана, но утром, может, нам удастся выйти, – сказала она без особой уверенности.
Если непогода продолжится, они будут тут вдвоем несколько дней. Судя по его виду, ему пока еще рано отправляться дальше. Почему ее щеки запылали от этой мимолетной мысли? Ей бы злиться на него, но сейчас было как-то не то время, чтобы разбираться со всем этим.
Они сидели молча, лишь тиканье настенных часов да собачьи вздохи у порога нарушали тишину этой импровизированной трапезы. Бен ел вилкой говяжьи консервы и боролся со сном. Впервые после своего появления он чувствовал себя неловко. Его нервировало напряжение, возникавшее между ними от всего, что оставалось невысказанным. Он страшно устал и подпирал кулаком подбородок, чтобы голова не упала на стол.
Весь день они работали лопатой. Слишком много овец очутились в снежном плену, и их надо было откапывать. Слишком много ведер воды надо было принести, слишком много корма вывезти на поля. Да еще вычистить навоз. Взад-вперед они топали по сугробам, с мерзнущими руками и больными пальцами, мороз кусал их щеки и нос.
Почти триста овец блеяли и просили корму, другие были стиснуты снегом и ждали, когда их освободят. Миррен выливала молоко, оно застывало горкой, напоминая мороженое. Было слишком холодно, чтобы взбивать масло, и у них не было сил, чтобы везти фляги с молоком на дорогу, в надежде, что там проедет какой-нибудь грузовик. Они работали в четыре руки и думали только о том, как погрузить на санки очередной тюк сена или еще одно ведро воды.
Буря все еще завывала, не унимаясь, и не было спасения от ее железной хватки. Кормить коров в сарае тоже будет тяжело. Каждый раз приходилось что-то откапывать, каждый поход на поля грозил опасностью. Как же Миррен выживет без всякой помощи, когда никто из работников не вернется на ферму еще несколько дней? До этого он будет ее единственной надеждой, единственным помощником, а ведь он обязан ей жизнью. Вот он и оставался рядом с ней.
Они сидели молча, каждый был погружен в свои мысли. Раньше или позже должна была возникнуть тема пьянства Миррен, но пока не время. Бен заметил, что в доме по-прежнему не было никаких следов присутствия Сильвии, никаких игрушек или одежды, даже ее детского снимка, где она сидит на скамейке. Дом был пустой и стерильный, не такой, каким был когда-то, приветливым и полным хлама и суеты. Большие комнаты не использовались, их было трудно отапливать. Жизнь Миррен проходила в кухне и в спальне с примыкающей к ней маленькой гостиной.
Когда они возвращались, переделав все дела, было уже темно. Перво-наперво нужно было оттаять замерзшие шинели, согреть у огня онемевшие пальцы, и только тогда они искали какую-нибудь нехитрую еду, чтобы наполнить свои желудки: суп, кашу, яичницу, что-нибудь на скорую руку.
