Было ей это больно? Она спрашивала себя, она глядела в глубь своего сердца…
Отчего это всегда случалось так, что вдали от Стёпушки она любила его сильнее?.. Отчего она ждала с страстным нетерпением его писем, и читала, и зачитывала их, и упивалась словами любви и страсти, пока не заучивала их наизусть?.. Отчего, поджидая свидания, она рисовала себе яркими красками ту радость, что вспыхнет в её груди; те ласки, которыми он окутает её тревожную душу; то забвение, которого она ждет… то блаженство, наконец, которое сулят книги, поэты… за которое гибнут люди… Нет!.. Она его не испытала. Нет!.. Действительность оказывалась всегда ниже ожиданий. Выражения радости, все нежные и красивые слова, которые она готовила, забывались и умирали, невысказанные, в её сердце. Ей было стыдно его ласк. Ей было грустно, когда от счастья он почти плакал на её груди… Душа её жила отдельно от тела, не сливаясь с ним в божественной гармонии… Ни разу не ощутила она священного трепета в душе, ни разу не дрогнуло её тело в безумном восторге страсти! И это прекрасное и благородное лицо крупного и дерзкого человека – о, насколько дороже было оно ей, когда она глядела на него издали! Когда она видела его на людях или даже тут, у еебя, но говорящим о том, что наполняло его жизнь и душу!.. Когда не дрожала в нем страсть любовника; когда оно не искажалось чувственностью; когда нега не заволакивала этих глаз и не меняла до неузнаваемости это лицо… «К нему не идет любовь», – определила Лиза. Вот почему она отдавалась ему, покорная, но равнодушная, не отвечая на его поцелуи, закрыв глаза… И вдруг Лиза поймала себя на мысли: «Лучше б этого не было нынче!..»
Он вдруг открыл глаза. Он спал не больше минуты, но для его изнуренного организма и эта пауза была целительна. Он почувствовал себя обновленным.
– Неужели я спал? – Он сконфуженно усмехнулся. – Вот история!.. Прости, пожалуйста, Лизанька… Видишь ли, я почти две недели спал не больше трех часов в день… Измотался до неузнаваемости… И способен нервничать, как дама… Если б ты знала, сколько дела впереди!.. Но… я, кажется, доволен собой. Это редкое явление…
Он весело засмеялся, подошел к столу, потянулся своим богатырским телом так, что захрустели его суставы, и потемневшими, жадными глазами поглядел на Лизу.
Она не видела его взгляда, но почувствовала его и как-то сжалась вся под ним, и физически, и нравственно.
«Это будет», – подумала она тоскливо.
Он сделал шаг, обнял её сзади за плечи и страстно поцеловал в смуглый затылок. Она не шевельнулась.
– Пей чай, остынет, – кротко напомнила она.
– Лиза, – прошептал он с мольбой.
Она вдруг схватила его руку, которая тянулась к её груди.
– Надо руки вымыть… Какой ты грязный!
Что-то в её голосе болезненно поразило его. Точно отрезвившись, он поглядел на свои ногти, и краска стала заливать его лицо.
– Да, я грязен, как черт!.. Где можно умыться, Лизанька?
Его голос слегка дрожал, но он старался быть развязным. Он вдруг вспомнил, что все эти ночи он спал где придется, не раздеваясь и умываясь-то не каждый день. А она сидела перед ним, вся в белом, благоухающая и нежная, с кольцами на длинных красивых пальцах, с отточенными розовыми ногтями… «такая недоступная и далекая!» – в первый раз почувствовал он.
Это было мучительное воспоминание – все то, что произошло потом… Такое мучительное, что часто Лиза даже во сне страдала от тяжести, опустившейся на её сердце… И часто, проснувшись, ещё не приходя в полное сознание, она все-таки чувствовала, что случилось что-то непоправимое и ужасное. И невольный стон рвался с её уст…
И всё это случилось так: Потапов, после получаса, казалось, спокойной и товарищеской беседы, вдруг замолчал, стал рассеянным, собрался уходить… Потом неожиданно упал на колени перед сидевшей на кушетке Лизой, и это чуждое Лизе лицо его, полное безумной, жадной страсти, прижалось к её щеке… И его горячее дыхание и смешанный запах пота, пыли и несвежего белья ударили ей снова в лицо.
И в ту же секунду ей вспомнился запах горячих губ Тобольцева, этот оригинальный, странный запах его кожи, тонкий, как дорогие духи, и сводивший её с ума… Бессознательно, невольно она оттолкнула с невероятной нервной силой прижимавшегося к ней Потапова… И когда он, отклонившись, удивленно заглянул в её лицо с закрытыми глазами и сжатым ртом, он прочел в нем отвращение…
Да, да!.. Ошибиться было невозможно!.. Он отпрянул от кушетки, точно перед ним лежала не женщина, а змея, ужалившая его прямо в сердце… Он стоял, выпрямившись, тяжело дыша и бледный-бледный, как кружева её платья. А расширенные зрачки его не отрывались от её лица.
Она вдруг открыла глаза и испугалась. Она села, свесив ноги, поправляя волосы, проводя рукой по лицу, делая ненужные и жалкие, растерянные жесты… Она поняла, что случилось что-то непоправимое и ужасное. Она это поняла вполне ясно, когда увидала его лицо, как он опустился в кресло, как прикрыл глаза рукою.
– Стёпушка! – дрожавшим голосом позвала она его. – Не сердись, не огорчайся! Я нынче больна…
Он молчал, не двигаясь.
Она встала и, шелестя юбками, подошла к нему вплотную и остановилась, тихо ломая пальцы… Он задрожал всем телом, но она чувствовала, что страсть в нем убита и что дрожит он не от желания.
– Зачем ты мне раньше не сказала, что я тебе противен? – вдруг расслышала она его шепот.
Она невольно опустилась на колени, касаясь своим белоснежным платьем его запыленных ног, и, прежде чем он понял, что она хочет делать, она приникла губами к его руке.
– Лиза… зачем это? Ах! Теперь все ясно…
– Нет! Нет… Что ясно? Боже мой! Ты ничего не понимаешь…
Он нежно поднял ее, усадил в кресло и зашагал по комнате, избегая её взгляда.
– Не надо лжи! – мягко говорил он, делая какие-то осторожные движения своими большими руками словно не допускал чьи-то грубые пальцы коснуться открытой раны. Об одном всегда молил, не надо лжи!.. – Мы достаточно уважаем друг друга, чтоб обойтись без этих унижений… Ты мне не жена… Прав я не имею… Да и не признаю… Только… если б ты сказала раньше… Боже мой!
Он вдруг остановился, вспомнив что-то, весь сморщился болезненно и закрыл глаза рукой.
– Стёпушка! – вырвался у неё крик… Эта необычайная тонкость его чувств пронзила её сердце. И… вечная загадка – душа человеческая! В эту минуту, когда она поняла, что он оскорблен и никогда не простит ей её отвращения; когда она поняла, что он лучше умрет, чем попросит её ласки, – безумная тоска о безвозвратно утраченном охватила ее… Его голос был мягок, но глаза глядели холодно… Неужели все потеряно?
Он вдруг взял со стола шапку. Она не узнала его лица. Казалось, он осунулся ещё больше за эти несколько минут.
– Уходишь? – прошептала Лиза, и губы её побелели.
– Да… пора…
– А… когда же… мы увидимся?
– Не знаю… Я выезжаю из Москвы.
