– Когда?
– Нынче в ночь…
– Куда?
Он молчал.
– А когда же ты вернешься?
– Не знаю (его голос вдруг стал вялым и однотонным) Разве я когда-нибудь могу ответить с точностью?
«Да… да! Его могут арестовать каждую минуту… И все кончится…» Она чуть не застонала от жгучего раскаяния. Она чувствовала, что если б даже она кинулась ему на грудь в эту минуту, моля взять ее, он с теми же холодными глазами на осунувшемся лице мягко отстранил бы её и нежно сказал бы: «Не надо лжи!..»
Ей вдруг показалось, что она падает в бездну.
– Стёпушка! – сорвался у неё вопль. – Прости меня! Я так несчастна!..
Он долгим, загадочным взглядом, сощурив глаза и сжав слегка свои нежные, как у женщины, и бледные губы, глядел на нее, как бы изучая её лицо. Вдруг он медленно заговорил:
– Если ты несчастна, Лиза, то я не хочу прибавить с своей стороны ни одной лишней капли горечи в твою жизнь… Я знаю, что для тебя я слишком груб. Но ведь всё это можно поправить. Одна смерть непоправима.
– Ты хочешь меня бросить? – Она так и повисла на его руке.
– Нет… Как можешь ты так думать? Разве нас связывала только страсть? (Он жестко усмехнулся, вспомнив, какой иронией звучат эти слова.) Мы с тобой товарищи, Лиза… Этого я не забуду…
Он ушел, не поцеловав ее. Только поднес к губам её руку…
«Как будто благодарил за прошлое…»
Она села на кушетку и просидела два часа неподвижно, без мыслей и чувств, словно её ошеломили тяжким ударом по голове…
Зато реакция была ужасна. Лиза совсем не вернулась домой в эту ночь. Анна Порфирьевна не спала до зари и утром послала Тобольцева в Таганку.
– Пришли с твоим Сергеем записку… Может, её уж арестовали?..
Тобольцев нашел Лизу на кушетке, в смятом платье. Видно было, что она не раздевалась. Он вздрогнул, увидав, как изменилась она за одни сутки. Глаза ее, окруженные кольцами синей тени, ввалились и угасли. Руки горели.
– Что случилось? Ты больна?
Он не понимал, почему она с таким ужасом глядит на него. Уж не бред ли? Он сел в кресло рядом и стал нежно гладить её руки.
– Лизанька, скажи мне правду… Он арестован?
– Кто тебе сказал? – дико закричала она. – Откуда ты знаешь?
– Нет, я тебя спрашиваю… Я не вижу другой причины для такого отчаяния… Поедем домой, Лиза! Ты совсем больна…
От присутствия любимого человека, от одного звука его голоса ей стало легче. И, зарывшись лицом в подушки, она зарыдала.
Он был потрясен. Никогда не видал он Лизу в таком горе… Но она решительно отказалась объяснить ему что-либо. Ей было легче умереть, чем сознаться ему в том, что пережила она накануне! Он, именно он должен думать, что она счастлива…
– Лиза, можно за тобой заехать из банка?..
– Нет!.. Нет!.. Завтра… Скажи маменьке, чтоб не беспокоилась… Я просто хандрю…
– Лиза, ответь мне одно: ты виделась вчера со Степаном или нет?
– Нет, нет… Я его нынче жду… Поэтому приеду только завтра…
Он вышел, пожав плечами.
Лиза весь день поджидала Потапова. «Если не придет, значит, разлюбил…»
Он не пришел… Она, казалось, обезумела. Только тут поняла она, что для неё любовь Потапова. «Я нищая теперь, последняя из нищих! Ничего в мире у меня уже не осталось…»
Вдруг она вспомнила… Он уезжает нынче… Куда?
Каким поездом?.. Она послала за газетой и за извозчиком. Выпив наскоро чашку чая (она ничего не ела целые сутки), она кинулась на Курский вокзал, обегала все платформы, проводила все поезда. Потом поехала на Николаевский, где продежурила часа два, вплоть до отхода скорого поезда. Тогда она почувствовала, что ей дурно… Надежда покинула ее. Собрав последние силы, она велела везти себя в Таганку. Там она опять упала лицом в подушку и пролежала так всю ночь.
Если б у неё не было ответственного дела, в эту ужасную ночь она лишила бы себя жизни… Но мысль, что Потапов будет презирать её за такое малодушие, удержала ее.
* * *
Она вернулась на дачу только на другой день к обеду, вместе с Тобольцевым, который заехал за нею. Она точно окаменела, и Анне Порфирьевне невольно вспомнились те две недели, когда она увозила Лизу на богомолье. «Что случилось?..» Она не решалась спрашивать, уважая чужое горе.
Катерина Федоровна, Фимочка, Капитон и даже Николай не сомневались теперь, что Лиза больна.
Убийство Плеве произвело сильное впечатление. Телеграммы с подробностями покупались на улицах нарасхват и производили гораздо большую сенсацию, чем победы японского флота. Казалось, среди солнечного дня раздался страшный подземный удар… Все были встревожены, растеряны, многие возмущены…
Тобольцев совсем не мог работать от нервного возбуждения. Он яркими глазами глядел на роскошную дачу, на сытный обед, на нарядные туалеты женщин, на всё это прочное, казалось бы, мещанское гнездо, с его мещанскими радостями, с его кристаллизовавшимся миропониманием, с его алчными инстинктами и поклонением рублю. Почувствовали бы они панику, если бы им крикнуть: «Берегитесь! Катастрофа близка!»?
– И, наверно, жид убил, – решил Капитон.
– Кому же кроме? – гневно подхватила Катерина Федоровна.
– Катя, – перебил Тобольцев, – имей в виду, что есть слова, которые я не перевариваю… Если хочешь быть корректной, говори еврей… Жид – синоним ненависти. А за что тебе их ненавидеть?
Анна Порфирьевна позвала к себе Тобольцева по окончании обеда.
– Ну скажи, зачем?.. Кому это понадобилось? Ах! Не сочувствую я этой бойне!.. И что они от этого выиграют?
– Помните, маменька, я вам рассказывал, нянюшка перед моей женитьбой пророчила Чернову: «Всем вам конец пришел теперь… И обедающим, и ночующим, и живущим, которые… Всем конец пришел…» Так и я, маменька, теперь понимаю… Не сочувствую и не возмущаюсь… я только наблюдаю… Слыхали вы когда-нибудь о наводнениях в Петербурге? Люди спят спокойным сном, и вдруг пушечный выстрел… Или как на Мартинике было
[191]
. Видели иллюстрации? Молчала гора чуть не тысячу лет, спала сном могилы. Вдруг дымок пошел… Вдруг земля загудела. А внизу, как Вавилон, город раскинулся. Богатство, рабство, торговля суета, людские страсти в разгаре… За неделю никто о смерти не думал. Играли на бирже, наживали миллионы. За два дня губернатор уверял, что все обстоит благополучно, и бояться нечего. Они и с вулканом справятся… Точь-в-точь, как у нас… И вдруг катастрофа!.. Течет лава, дрожит гора, пепельный дождь, и в несколько часов вместо города – груда камней… И жизнь погибла… Вы слышите, маменька, как гудит наводнение вдали? Эта смерть – первый сигнал. Это пушечный выстрел в ночи!.. «Сильный и богатый, – говорит он, – берегись!..»
