– Оставь Катю в покое! Говори об одном себе… Тебе будет все равно, если я покончу с собой?
– Соня, не распускайся! Я этого не люблю… Кто так говорит, тот никогда с собой не покончит…
– Значит, ты хочешь, чтоб я отравилась?!
Он засмеялся.
– О, женственность! Вот она – ваша логика!
Он обнял ее, но она была как деревянная.
– Я на днях исчезну, – глухо сказала она.
Он поцеловал её ушко с недоверчивой улыбкой. Вдруг она положила ему руки на плечи. И он был потрясен красотой её лица, полного трагизма. Из её черных зрачков глядела на него, казалось, вся обнаженная пред ним, вся отдающаяся ему несложная девичья душа, с её неодолимым инстинктом любви, с её беззаветной жаждой счастья.
– Ты любишь меня? – расслышал он шепот её разом высохших губ.
– Люблю… – бессознательно ответит Кто-то за него. Кто-то сильный, темный, которого он не знал. И он задрожал.
– Как ты меня любишь?
Он молчал, тяжело дыша. «Боже мой! Какое безумие!» – протестовал растерянно его рассудок.
– Хочешь ты, чтоб я тебе отдалась?
– Хочу, – опять помимо его воли сказали его губы, сказали властно, твердо, без колебаний.
И вдруг жалкий лепет рассудка стих… Они глядели друг другу в зрачки. Вне времени, вне пространства, вне условностей, разделявших их до этого мгновения… Как будто ничто не отделяло их от той минуты, когда в темной передней, год назад, она, обхватив его руками и прильнув к нему всеми точками своего гибкого тела, шептала: «Возьмите меня и убейте потом! Все равно…» Исчезло вчера, не представлялось завтра… Было только сейчас… вот этот божественный миг…
– Что это за сцена? – раздался неожиданно голос Катерины Федоровны. – Что у вас за лица? Что вы тут делали?
Тобольцев провел рукою по глазам, словно просыпаясь.
– Гипнотизмом занимались.
– Вот нашли время!.. Там Лиза с маменькой приехали. Примите их, ради Бога! Адя проснулся…
Тобольцев вышел с женой и не оглянулся на Соню.
Вечером он собрался уезжать. В передней, как призрак, стояла Соня.
– Куда ты едешь?
– В театр с Лизой. А что?
Она топнула ногой.
– Опять с нею? Лиза!.. Лиза!.. Днем Лиза, вечером Лиза… Каждый день Лиза… Это невыносимо, наконец!.. Я ненавижу ее… А я всегда одна, одна… Нет! Не могу больше! Останься или возьми меня с собой!
– Пожалуйста… Ты одета?
– Это все равно!.. Я еду!..
Тобольцев не забыл этого вечера между двумя ревнивыми женщинами, ненавидевшими друг друга. «Нет, я готов сбежать из собственного дома! С этим надо покончить!»
Но Соня выскочила уже из колеи. Она диктовала условия, она ставила требования, она точно с петель сорвалась. Она не хотела отпускать Тобольцева к Лизе и никуда без себя.
Между ними было ещё одно объяснение. Соня прямо спросила его: бросит ли он для неё жену, если она ему отдастся?
– Никогда! – твердо ответил он. – Какое безумие, Соня! Неужели я сам дал тебе повод к таким мечтам? Меня убить мало, если так! Да, я не скрою, что ты прекрасна… И бывают моменты, когда эта красота опьяняет меня, сводит меня с ума… Милая, Соня, если б сейчас мы очутились на необитаемом острове вдвоем, то рай настал бы на земле!
– Уедем, – прошептала она, задыхаясь.
– А Катя?
Она топнула ногой и бешено закричала:
– Какое мне дело до нее? Я тоже хочу счастия!
Он на секунду побледнел, захваченный мощью этого голого инстинкта.
– У тебя нет сердца, Соня… Но я тебя не осуждаю… Нет!.. Но и меня пойми: я люблю твою сестру и ценою ее страданий и гибели не согласен купить свое удовольствие. Я вообще виноват перед тобой… Своим легкомыслием я допустил вырасти этим мечтам… Я один, повторяю, виноват безмерно… Не ты… Но прошу тебя забыть…
Она протяжно, странно закричала, как бы от боли… Потом, не дослушав его, встала, озираясь, словно ища чего-то. Потом пошла к двери.
– Ну хорошо… Ну ладно… – задыхаясь, с какой-то сумасшедшей улыбкой сказала она и, кивнув головкой, скрылась.
А он, как разбитый, упал на диван. «Это становится опасно, – понял он. – Опасно для всех троих… Такое положение длиться не может!.. Нравится она мне? О да! Желаю ли я обладать ею? О да! Несомненно… Она стала действовать мне на нервы. Я её вижу во сне… Но этого я не сделаю! Я не мормон. Наконец, я не люблю ее! Я люблю Катю. Каприз не есть любовь. Влечение обладать чудным женским телом не может в моей душе перевесить страха страданий для Кати, когда откроется вся эта… „грязь“… по ее, Катиной, терминологии. Я не могу ставить на карту счастье жены из-за чувственного каприза, который исчезнет через три месяца связи. О да! Я знаю себя! Соня слишком элементарна, чтоб желать её дольше. А драма какая выйдет!.. Брр… Подумать страшно! Нет, я не эротоман, не герой Пшибышевского…
[204]
Довольно безумия!..»
«Куда ушла она? – через час спрашивал он себя, когда, не дождавшись Сони, они сели обедать. – Куда могла уйти она?.. Неужели?..» Нет! Он гнал эти мысли… Хоть она и истеричка, но покончить с собой она не решится… Она для этого слишком бесхарактерна.
Наступил вечер. Сони не было. «Куда она девалась?» – испуганно спрашивала Катерина Федоровна.
– Ах, да мало ли у неё знакомых!?
Но сам он тоже потерял спокойствие. Вечером побывал в двух театрах. Сони не видел. «Может быть она уже дома?»
Ему отворила жена.
– Я думала, вы вместе…
– ещё рано… Нигде не кончились спектакли. Ложись, пожалуйста, спать! Я подожду ее.
Тобольцев задремал одетым на диване.
Его разбудил стук пролетки по промерзшей мостовой. Кто-то подъехал. Он вскочил. Было два часа. У окна он разглядел фигуру Чернова, который садился в пролетку с поднятым верхом. «Ну, слава Богу!» – была первая мысль Тобольцева.
Он прислушивался… Соня не звонила. Соня пришла с черного хода. Он расслышал её крадущиеся шаги.
Тогда сердце его забилось… Она была у Чернова… Почему она крадется? Ей есть что скрывать…
Он вдруг встал, отворил дверь в её комнаты и вошел. Соня закричала от неожиданности.
Он подошел, взял её за плечи и повернул к свече её лицо. Черные круга окаймляли её как бы ввалившиеся глаза. её губы пересмякли. Волосы растрепались. Лиф был кое-как застегнут, а ворот и совсем криво, как будто она торопилась одеваться.
О, как знаком был ему немой язык этих мелочей!
