– Ну, ну, полно! Уж, конечно, не вы освободите женщину от её рабства… Все революционеры женятся для себя, и у всех жены с ребятами на кухне сидят, как и у беспартийных. Женская доля – это что-то роковое…
– А Бебель
[214]
что пишет? А Лили Браун
[215]
?
– То книги и конечные идеалы. А мы берем жизнь. Женщина права, что не верит ни одной партии в данном вопросе. И если она когда-нибудь добьется равноправности, то уж, конечно, благодаря самой себе.
– Скольких я знаю, которым муж и дети не помешали работать! – спорила Таня.
– А скольких я знаю, которые потеряли эту возможность!.. Благодарите судьбу, Танечка, за то, что лишила вас темперамента. Сушили бы вы теперь пеленки вместо того, чтобы агитировать…
– О Господи! ещё чего придумали!..
В эту именно весну было так много политических процессов, что горсть молодых и талантливых адвокатов, посвятившая себя защите, буквально изнемогала под тяжестью взятой на себя задачи. Приходилось отказываться. А казенный защитник проигрывал дело почти наверняка. Потапов волновался и с горечью говорил: «Нельзя забывать выбывающих из строя!.. Этак большинство духом упадет. Надо поддерживать семьи, надо спасать от каторги. Меня возмущает равнодушие к судьбе павших. Как будто у нас так много людей! Я лично знал этого Левина… Ценный работник… И пропадет за ничто!»
– Хочешь, я поеду? – вдруг предложил Тобольцев.
– Куда поедешь?
– Ну, туда… В Киев… Защищать Левина… Вот сумел же Короленко защитить вотяков в мултанском деле
[216]
! Я, конечно, не Короленко…
Но Потапов не дал ему докончить. Он вскочил, схватил Тобольцева за плечи и затряс его, радостно смеясь…
– Ну да! Ну конечно! И как мне самому это в голову не пришло? С твоим красноречием, темпераментом и того… черт… обаянием… Ты не можешь проиграть дела!.. Вот что!.. – Он хлопал себя по лбу, хохотал, бегал по комнате, потирал руки и ударял Тобольцева по плечу так, что тот только подгибался.
– Перед тобой новая дорога открывается, – кричал он. – Брось банк, плюнь на свой театр!..
– Большой ребенок… А на что я буду жить с семьей?
– Ах! Эта твоя семья! – И Потапов хватался за голову.
Тобольцев не колебался. Он получил из банка отпуск и выдержал крупную ссору с женой, которая не могла понять, что есть дела, за которые не берут гонорара…
– Мало того, что ничего не получишь, ещё свои деньги на дорогу потратишь? А что там стоит жизнь в номерах? Нет, это возмутительно, Андрей! Подумаешь, у тебя нет семьи…
– Не беспокойся, Катя… Я займу денег…
– Займу, займу… Отдавать-то когда-нибудь надо? Из чего отдашь?
Он улыбнулся.
– Я на тебя надеюсь, Катя, если не достану…
Она побледнела.
– Затронуть Адины деньги?
– Не деньги, а проценты… Ведь это же мертвый капитал!
– Никогда! Никогда! И заикаться не смей!.. Чтоб я рискнула хоть копейкой моего ребенка на твои сумасшедшие затеи? Ступай к Лизе или к маменьке!.. Они тебе во всем потворствуют… А я тебе не товарищ…
– Вижу, – с горечью подхватил он. – Я никогда не-думал, что ты так мало любишь людей…
– Каких людей? Что мне эти люди?.. У меня есть семья, есть сын… Я не имею права раскрывать крышу над его головой…
– Здесь надо спасти человека от каторги, счастье целой семьи спасти, а ты торгуешься о какой-то сотне рублей…
– Если этому человеку грозит каторга, стало быть, он её заслужил… Не о чем и говорить!
Он ушел и долго на улице не мог очнуться от угнетения, овладевшего его душой. И впервые тогда родилась в нем мысль, показавшаяся бы ему дикой и нелепой год тому назад, – мысль о возможности охлаждения к жене и разрыва с ней.
Как и следовало ожидать, Анна Порфирьевна сперва испугалась. Тобольцев и подоспевший Потапов должны были её клятвенно заверить, что защитник ровно ничем не рискует. Анна Порфирьевна дала сыну двести рублей на дорогу и сто для семьи Левина, которая Бог весть чем существовала весь этот год.
Не прошло и суток с отъезда Тобольцева, как Лиза перестала спать. Она видела его в вагоне флиртующим с пассажирками; она представляла его себе в зале суда, его усмешку, жесты, голос, его речь… сверкающие глаза местных красавиц, их жадные улыбки… любовные записки, свидания в номере… Она хваталась за голову… Да! Он всех с ума сведет. Где они видали таких?.. И разве, с его принципами, оттолкнет он хоть одну из тех, которые кинутся ему на шею? «Как же?!! – злобно смеялась она, громко ночью говоря сама с собой. – Всех возьмет по очереди! Ни одну не обидит…» Ей казалось, что она сходит с ума… Несколько раз порывалась она внезапно уехать. Но такая масса важного дела лежала у неё на плечах!.. Она ломала руки. Бросить все? А что скажет Стёпушка?
По два раза на день она заезжала к Катерине Федоровне узнать, нет ли писем, телеграмм.
– Получила открытку, – сердито сказала Катерина Федоровна. – Возьми там, на столе!
Лиза читала эти строки с замирающим сердцем, ища проникнуть в недосказанное… «Изучаю дело, потрясающие подробности… Так устаю, что никуда не хожу, хотя масса приглашений. Надо подготовиться. Суд через три дня…»
Лиза вдруг подняла голову. Наступил момент, когда колебания и борьба кончились. Теперь она была совсем спокойна. Не было силы, способной удержать ее!
– Я нынче еду туда с курьерским, – глухо, но твердо сказала она.
– Ты?..
– Разве неинтересно послушать, как он будет защищать? Ведь это его первая защита…
– Надеюсь, что и последняя, – крикнула Катерина Федоровна. – Кончится тем, что ему от банка откажут… Ах, молчи! Вы все его с толку сбиваете… И ты туда же! А ещё мой лучший друг!
Лиза слушала, покорная с виду, счастливая мгновенной тишиной, которая сменила в её замученной душе недавний ураган колебаний и сомнений.
Вечером Лиза уехала. Её на вокзал провожала свекровь. Анне Порфирьевне было очень приятно, что сын не будет один в такую трудную минуту. Лиза как бы несла ему ласку и привет матери. Но Лиза обманула свекровь, сказав, будто отправила Тобольцеву телеграмму. Адрес его она знала от Кати. Ей надо было нагрянуть, как снег на голову, и накрыть его с одной из любовниц. «Тысяча три… Тысяча три…» – вспоминала она песенку Лопорелло из «Дон-Жуана»
[217]
и скрипела зубами от боли. Смеяться над этой песней, как года два назад, она уже не могла.
