ещё вчера Тобольцев по телефону сказал Бессонову, что Лиза умирает. Бессонов понял и на другое утро протелефонировал ответ: «Всем дано знать».
Было пять часов пополудни, когда Анна Порфирьевна ушла, чтобы прилечь. Голова у неё кружилась. Капитон остался у постели с «кумушкой», которая упорно отказывалась отдохнуть.
Тобольцев вышел в цветник. Чудный день сменил ночную бурю. Солнце уже опускалось, но все улыбалось и сверкало… В аллее он заметил светлое платье Сони. Оно было смято, как и лицо ее. Видно было, что она не раздевалась всю ночь.
– Какой ужас! – сказала она, взяла его руку и заплакала.
Он стоял безмолвно. Она никогда не видела такой скорби на его всегда светлом лице! Она даже не считала возможным, чтоб у него было такое выражение… «Он любил ее…» – подумала она и заплакала ещё сильнее. Она сама не знала, себя ли ей жаль? Гибнущую ли Лизу? Или жизнь, которая уходит, как бы ни была она прекрасна, как бы ни была она полна…
Он прижал её к себе в жгучей потребности участия.
– Андрюша!.. Это я принесла несчастье в этот дом…
Он хотел сказать ей: «Тише! Не говори вздора!..» И вдруг точно что толкнуло его… Он поднял голову и побледнел.
В башенке наверху было открыто окно. И, опершись на подоконник, положив руку на щечку, оттуда глядела на них печальная и немая Лиза…
Соня поймала его дикий взгляд, посмотрела вверх и задрожала всем телом… С страшным криком оттолкнув её от себя, Тобольцев кинулся в дом…
Когда он вбежал в комнату, задремавший Капитон испуганно открыл глаза. Но Катерина Федоровна крепко спала.
Тобольцев упал на колени перед кроватью и схватил руку Лизы… Она была ещё тепла… Но Лизы уже не было…
Запрокинув назад зеленую головку с полуоткрытым ртом, запавшими, тусклыми, неподвижными и загадочными глазами на него глядела… «Лилея».
Он ахнул и с затрепетавшими плечами упал головой на качнувшуюся мертвую ручку…
VIII
Потапова не было в Москве. Он вернулся скорым поездом и кинулся к телефону. «Жива?..» – трепетно спросил он Тобольцева. И услыхал: «Пока ещё жива… Спеши!..» – «Еду!..» – крикнул Потапов. Это было за полчаса до смерти Лизы.
Нo солнце село, а Потапова ещё не было.
Наконец стемнело. В доме была та особенная суета, полная растерянности, которую вносит смерть… Женщины рыдали. Мужчины разбежались – кто заявить полиции, кто взять свидетельство, кто заказать гроб… Тобольцев опять ушел в парк. «Оставьте меня в покое!» – сказал он. Он прошел на Лизину скамью и как бы замер там, уронив голову на руки… Мозг отказывался признать, понять эту смерть здесь, где прошлую ночь Лиза отдалась ему; здесь, где ещё как бы воздух дрожал от её незабываемого стихийного крика наслаждения…
Федосеюшка распоряжалась всем. Она одна не потеряла головы. Сама, вместе с плакавшей убитой нянюшкой, обмыла покойницу с трогательной и нежной заботой. Они одели Лизу в её подвенечное платье и белые башмаки и положили её на стол посреди комнаты. Садовник принес все розы, все лучшие цветы. Федосеюшка с любовью и вкусом сплела венки и убрала ими покойницу. Зажгла свечи на высоких канделябрах. Из оранжереи взяли пальмы и олеандры. Казалось, Лиза спит в саду… Она была поразительно красива. Исчезла печать страдания и тоски. Новое выражение так меняло её черты, что она всем казалась чужой… Федосеюшка долго, вдумчиво и напряженно глядела в мертвое лицо, как будто ждала от него ответа.
Потом она кликнула Анну Порфирьевну. Та взглянула на мертвую красавицу и зарыдала. Она упала на колени, склонилась до земли и коснулась головой ковра.
– Не сокрушайтесь, Анна Порфирьевна, – вдруг задрожал голос Федосеюшки. – «Несть спасенья в мире! Несть!..» Много страдала она. И не было покоя ей на земле… А теперь… Вы на лицо её взгляните… Как ей легко! Не бывает такого покоя у живой души в этом мире!
Анна Порфирьевна вслушалась в этот драматический голос, в эти полные страшного значения, с детства знакомые слова… И, схватив руку Федосеюшки, она зарыдала ещё сильнее. Катерину Федоровну не пускали вниз. С ней беспрестанно делались обмороки. её уложили в постель. Совсем стемнело, когда Тобольцев вернулся. Анна Порфирьевна сидела на кушетке. В изголовье покойницы Федосеюшка вдохновенно, певуче и звонко читала псалтирь.
– Его нет? – спросил он мать. И голос его дрожал.
Федосеюшка на мгновение остановилась, словно горло перехватило у нее. Но тотчас же снова на высоких нотах страстно и торжественно зазвенел её красивый голос.
Тобольцев замер, глядя на мертвую. Тусклый взгляд «Лилеи» уже не встречался с его взглядом. Тень длинных ресниц падала на восковые щечки. И его поразило это чуждое, новое выражение мира в мертвом лице. «Боже мой! Как она хороша!» – прошептал он, мгновенно забывая свое горе.
Фимочка, Николай и дети отобедали поздно и наскоро. Зажгли лампы. Спускалась ночь. Тобольцев бегал по цветнику. «Неужели арестован? Неужели ещё это горе?»
* * *
Потапов вышел от Бессоновых и побежал к площади. Эта местность всегда была оживлена, особенно по вечерам, когда рабочие возвращались с ближайшей фабрики. Он не обратил внимания на двух молодых статских, что-то озабоченно говоривших дворнику. При его приближении они смолкли. Вдруг один из них, блондин в сером пальто, с усиками и наглыми глазами, дрогнул и подавил глухое восклицание… Мгновенно, бросив несколько фраз, он кинулся за Потаповым.
«Неужели ошибся?.. Тот был русый, этот черный… и без бороды… Но походка… фигура…» Сердце Петеньки билось… «Надо ж такую удачу!.. Шел на зайца, а попал на медведя. И сколько времени его следы искал! Нет, теперь шалишь! Не отвертишься…» Привычной упругой, почти бесшумной походкой, ступая на носок, он поспевал за Потаповым, не теряя его из виду.
Тот на площади взял лихача. «Ого!» – сорвалось у Петеньки. Он тотчас взял другого… Они проехали так четверть часа. Выйдя из необычной задумчивости, Степан уловил стук копыт за собой. Он изменил свой маршрут… Но извозчик не отставал… Потапов оглянулся и увидал незнакомое лицо. «Вздор!»… Все-таки он слез у Сухаревой башни и моментально вскочил в вагон двинувшегося трамвая.
Железный занавес, казалось, опять спустился на его голову и придавил сознание. С того момента, когда он получил телеграмму, между миром и его душой спустился этот страшный занавес, и он ослеп… Вне времени, вне пространства был он всю эту роковую ночь, пока ждал поезда на станции, пока ехал. И сейчас мгновенно он позабыл все, кроме лица Лизы, каким его видел в последний раз… Кроме этих глаз ее, в которых он прочел Смерть… Но когда трамвай остановился у заставы и Потапов вышел на воздух, инстинктивная долголетняя привычка к осторожности заставила его оглянуться… И он вздрогнул.
Блондин в статском спешно расплачивался с лихачом. Лошадь у того была вся взмылена, и он требовал прибавки. Отчаяние охватило Потапова. В двух шагах от цели, когда ни одного часа нельзя терять!.. Но немыслимо навести на след… Что теперь?.. Что?.. «Попробую… Если я ошибся…»
