Печальные и кроткие глаза обласкали словно все лицо Тобольцева, когда брюнет слабо улыбнулся.
– Мы плывем по течению. Что мы можем сказать кроме этого?
– О! Это еще далеко от энтузиазма, который один зачастую создает успех!.. Кстати, известно ли вам, что, несмотря на данные директивы, вчера некоторые заводы закрылись и с флагами и песнями шли снимать других?
– Да, да!.. К сожалению, это так… Мы не можем направить движение в русло, не можем придать восстанию организованные формы… Все разбивается о настроение масс… Оно достигло такой высоты и напряжения…
– Ах, да разве не в этой стихийности вся ценность данного момента, как это было в октябре?
– Все это так! Но мы предвидим ряд промахов и гибельных ошибок, – вмешался угрюмо молчавший блондин.
Брюнет опять улыбнулся своей красивой улыбкой.
– Что делать? Мы сожгли за собой корабли… Судить нас будет история…
Тобольцев пошел к двери, когда его остановил блондин.
– Кстати, вы были вчера в "Олимпии"? Ходят такие слухи…
Тобольцев предложил гостям курить, сел на тахту и рассказал, что видел и пережил сам; как все они, бывшие близ эстрады, спасались через сад и двор соседнего дома. Его слушали напряженно, закидывали тревожными вопросами. Когда Тобольцев выходил, брюнет крепко пожал ему руку.
– От имени всех нас благодарим вас за услугу… Вы не можете себе представить, как трудно было найти квартиру!.. Страх растет в обывателях, и с каждым часом редеют ряды наших союзников!
Блондин тоже хмуро и застенчиво стиснул руку Тобольцева.
Соня пришла в десять. Лицо у нее было больное и маленькое. Блестящие всегда глаза угасли. Но, увидав улыбку Тобольцева, она опять поняла, как бесконечно далек он от нее… Бегло пожав ему руку, она прошла к проснувшейся сестре. "Что это значит? Почему ты здесь?" Соня рассказала. Катерина Федоровна слушала, бледнея:
– Позови Андрея!
– Почему ты меня не предупредил? – спросила она.
– Ты спала… Я не хотел тебя будить.
– Как ты смел решить без меня? Кто эти люди?
– Мои друзья! – Холодом повеяло от его голоса и лица.
– Андрей… Я предчувствую что-то ужасное… Я вчера догадалась, когда пришла Таня… Зачем ты Соню впутал?
– Она мне нужна. Я не могу допустить прислугу…
– Боже мой! – Она помолчала, закрыв лицо. – Скажи, по крайней мере, когда они уйдут?
– В пять часов. Не бойся, Катя… Мы приняли все меры…
Раздался звонок. Тобольцев кинулся в переднюю.
– Соня! Не забудь пароль! – кричал он на ходу.
Через час, покормив девочку, Катерина Федоровна вышла в переднюю. Тобольцев топил печку и, сидя на табурете, глядел в огонь. Соня в столовой хлопотала за самоваром. Голоса гудели в кабинете. Там уже было десять человек. Тобольцев постучался.
– Чаю хотите, господа?
– Пожалуйста… Пожалуйста…
Они с Соней внесли и поставили на окно самовар, чайник, посуду и закуску… Дым сизыми волнами плавал по комнате. Даже лица было трудно рассмотреть. Все смолкли и с интересом глядели на Тобольцева и на Соню.
С двенадцати звонки стали раздаваться все чаще. Тобольцев два раза прогнал выглянувшую няньку. Она пожала губы и побежала к барыне. "Гостей-то! Гостей!.. Чудеса!" – говорила она и покачивала головой. А у Катерины Федоровны падало сердце… Она вздрагивала при каждом звонке. "От кого?" – слышала она спокойный голос мужа. "От Софьи Федоровны", – звучал ответ. "Как это дико! При чем тут Соня?"
Соне тоже было странно и в то же время лестно слышать свое имя на всех устах.
Катерина Федоровна сидела у окна и глядела на улицу. Там было тихо. Два дворника разговаривали, сгребая снег. Извозчик на углу, обвязанный от мороза платком поверх шапки, ходил около саней и похлопывал в рукавицы. На большом дворе, наискосок, дети играли в снежки, и веселый визг их было так странно слышать в эти минуты… Вон прошла гувернантка с двумя девочками в зеленых плюшевых капорах. Кормилица в шубке и нарядной кичке
[266]
вынесла младенца… «Все живут… всем легко!» Вон двое гимназистов с румяными щечками, весело болтая коньками, пошли на каток… Это дети соседа из серого дома… «Счастливые!» Вдруг она увидела, что барышня на углу подошла к городовому. «Это к нам, – поняла она. – Но зачем же она спрашивает?.. Неужели они все спрашивают?..»
– Андрей, поди сюда!
Да, они глядели на дом. К ним подошли дворники. Стали советоваться. Барышня озиралась на окна.
– Черт знает, что такое! – рассердился Тобольцев. Он без шапки выскочил на подъезд и столкнулся с входившей на лестницу девушкой.
– Скажите, вы не знаете, здесь номер двадцать три?
– Третий, вы хотите сказать? – резко перебил ее Тобольцев.
– Ах да… Может быть, и третий… Я не знаю наверно…
– В таких делах, сударыня, все надо знать наверно, а не расспрашивать городовых да дворников… Пароль? – сурово спросил он в дверях квартиры.
Когда она вошла в кабинет, он кинулся в столовую, бледный от злобы.
– Вот через таких дур сколько народу пропадет еще? Узнаю наших интеллигентов!.. Даже адреса точного дать не могут… Нарочно прибил у парадного хода мою карточку… Доска на двери есть… Нет-таки!..
– Здесь квартира двадцать третья? – спрашивали многие Тобольцева после звонка. – Пароль? – сердито обрывал он.
– От тети Кати! – сказал один брюнет в шубе нараспашку и с душой нараспашку, судя по его улыбке и глазам.
– Что такое? – спросил Тобольцев, загораживая вход.
– Ах да! – И брюнет добродушно расхохотался, махнув рукой. – От Софьи Федоровны… Честное слово, совсем забыл…
"Экие вахлаки!.." – думал Тобольцев.
В кабинет входили в шапках, пальто и калошах. Сидели не раздеваясь или сбрасывая пальто на диваны. Тобольцев подал уже третий самовар. Чаю все были рады. Мороз крепчал. Курьеры были голодны. Соня не успевала мыть стаканы. К трем часам набралось уже около тридцати человек. Два раза приходила Фекла Андреевна, один раз Наташа, потом студент Кувшинов. Все, с темными глазами и взволнованно смеясь, пожимали руку Тобольцева. "Интересно! – на его вопрос ответил Кувшинов и встряхнул волосами. – Не каждый день такие впечатления переживаешь…"
Одни уходили, являлись другие. Целый калейдоскоп лиц прошел перед Тобольцевым. Внезапно явился Потапов. Гул голосов встретил его, когда отперлась дверь кабинета. Она захлопнулась, и жужжанье голосов напоминало звуки улья.
По коридору, взад и вперед, мимо Сони ходила недавно пришедшая Катя Кувшинова. У нее было необыкновенное лицо, полное какого-то торжественного мира, словно она шла от исповеди. Соня мягко предложила ей чаю.
