Она была поражена. Он это понял, хотя она не шевельнулась в ответ и лица не открыла.
– Теперь я ухожу, Лизанька… Постарайся заснуть!.. Если уцелею, то буду здесь послезавтра вечером. Ты приедешь?
Она поднялась разом, свесила ноги и откинула со лба спустившиеся волосы. её лицо было задумчиво. И когда, взяв в руки её голову, он откинул её и заглянул в её глаза, они показались ему прозрачными или… пустыми… Ему стало жутко. Но страсть потушила этот страх, и он горячо поцеловал её бесстрастные губы.
– Моя ветка сирени… Моя сказка! – прошептал он в невыразимой, полной острого блаженства тоске.
Он уже был в передней, внизу, когда она сошла, чтоб запереть за ним дверь. Было светло, как днем, в этом майском, беззакатном рассвете. Но Лиза в белом платье, с белым лицом и «пустым» взглядом, казалась призраком… «Спящая принцесса Метерлинка…»
[168]
– подумал Потапов.
– Лиза, ты не упрекаешь меня? – невольно сорвалось у него.
Она положила руки ему на плечи.
– Никогда я не думала, что у меня будут… такие минуты! Я хотела уйти в монастырь…
Он вспыхнул до белка глаз. Исключительные условия замужества Лизы, бывшие для него тайной до этой ночи, придавали ещё большее значение всему, что произошло между ними. Он, Потапов, дал ей первую ласку. И при этом воспоминании сердце его так бурно застучало, что он задохнулся.
– Ты жалеешь об этом, Лизанька?
– Я ничего не знаю, – горестно прошептала она.
– Лиза, счастье мое! Не жалей и не кайся! Женщина свободна… Как царица дарит она свою ласку… У нас нет над вами прав… У вас нет пред нами обязанностей… Ты подарила мне эту минуту… Позови меня, когда тебе будет тяжело… Но пом и: я никогда не посмею напомнить тебе об этой ночи…
– Ты будешь ревновать?
Он тихонько засмеялся.
– Я не знаю этого чувства, Лизанька… Для этого нужно считать любимую женщину собственностью… Только благодарностью полна моя душа… Только благодарностью без меры… И я тоже никогда не думал до встречи с тобою, что переживу такие минуты… Любовь казалась мне даром капризной судьбы… долей таких счастливцев… (как Андрей, хотел сказать он, но осекся). Ах, теперь я счастливее всех!.. Я богач!..
Она доверчиво положила голову на его грудь. Она слушала, как стучит его сердце, и безотчетно думала: «Как хорошо вот так… в его сильных руках! Тепло… и тихо…»
Он ушел.
Тогда она вернулась в комнату, всю озаренную рассветом, потушила желтое пламя свечей, села на кушетку и оглянулась.
Сон это приснился ей или нет?
Она взяла со стола ручное зеркальце.
Кто это глядит на неё этими огромными пустыми глазами?.. Неужели это она, жена Николая Тобольцева? Она, отдавшая душу Андрею? А тело свое чужому, которого видит третий раз в жизни?.. Не может быть!!
Кто же это глядит на неё этим потерянным взглядом?.. Этой женщины она не знает…
С жутким чувством она свернулась в комок на кушетке и закрыла глаза.
Если б она была та самая Лиза, что три года тому назад стояла под венцом с Николаем, то теперь, в эти минуты отрезвления, она рыдала бы, оплакивая свой позор и грех… Она валялась бы на полу, простирая руки к грозному Богу, который отвратил он неё лик свой в роковую минуту… который не удержал её от падения…
Но ей не стыдно… Нет! Зачем лгать? Ей ничего не стыдно, не страшно… Ей ничего не жаль… Она вспоминает все, что случилось, с покорностью фанатика пред неизбежной судьбой. Она не та Лиза, что три месяца назад истерически билась головой о каменные плиты монастыря, в своем добровольном изгнании ища молитвой и постом отогнать ревнивые и мстительные чувства… Как она страдала!.. О, как мучительно она страдала тогда! Как молила она у Бога забвения или смерти!
Те Лизы умерли обе… И только сейчас, ещё вся смятая и израненная первой мужской лаской, она понимает, бесповоротно и отчетливо, что они умерли… А жить будет новая Лиза, которой она ещё не знает сама. Которой никто не знает… «Одинокая и несчастная, как те обе?» – спросила она себя.
«Нет!.. Нет!..»
Она вспомнила чувство, которым была полна вся-вся… там в передней, когда голова её лежала на груди Потапова, а он бережно, как драгоценную вазу, держал её в своих могучих и таких нежных руках… Если не это – счастие, то как назвать этот дивный покой измученной души? Она жаждала забвения… И целый мир открылся перед нею… Откажется ли она от этих ласк теперь, когда тот, кого она любит, ласкает другую?
«Нет! – отчетливо сказала себе Лиза. – Нет!!»
Она открыла глаза… Да, ничто не изменилось… И все стоит на своих местах… Только жизнь её перевернулась вся разом… И в одно мгновение. В душе её как бы вихрь прошел, разметавший все, что было ценного и, казалось, заветного. И она с холодной улыбкой глядит на эти обломки, которых ей не жаль.
Когда она была ребенком, в доме её отца она пережила одну трагическую ночь. Мать её пила запоем. И отец, в своей темноте, верил, что знахарки вылечат любимую им женщину от этого «порока»… Когда же болезнь на время проходила сама собой, в семье водворялся мир. Ехали на богомолье, брали с собой детей, жертвовали в монастыри… Лиза помнит эти очаровательные поездки на лошадях летними ночами. Помнит, как ночевали раз за Киевом, в открытом поле; как огромные звезды сверкали над её головой; как загадочный шепот немолчно шел по степи; как налетал сухой, теплый ветерок… И ей, не спавшей от волнения малютке, казалось, что это невидимые ангелы веют над ними крыльями и оберегают их от нечистой силы.
Но вот опять болезнь матери вернулась. И отец, сам запивший с горя, ночью кинулся бить жену. Вопли упоенного жестокостью зверя и стоны истязуемой жертвы разбудили весь дом… Нянька схватила братца на руки и заперлась с ним в кухне. А Лиза, объятая безумным ужасом, побежала по дому, ища, куда спрятаться. И очутилась в конторе.
Была глухая зимняя ночь, темная и страшная. Вьюга выла, била в окна пригоршнями сухого снега… Лиза Упала на пол и лежала долго, затыкая уши, пока не стихли вопли отца и стоны матери. Дом погрузился в жуткую тишину.
Тогда девочка села на полу, открыла глаза и оглянулась. И вдруг задрожала всем телом…
Кто-то стоял у печки, в глубине комнаты. Кто-то огромный, немой и страшный… Очертания расплывались, сливались с мраком. Но Лиза чувствовала жуткое присутствие Безликого.
И сердце её замерло… Все, только что пережитое ею, показалось ей ничтожным перед этим мистическим ужасом.
Она просидела так час или больше. Не помнит… Зубы её стучали, и волосы как будто шевелились от холода, проползавшего по её голове… Вдруг послышались осторожные шаги в коридоре. Мелькнул свет. Вошла нянька.
– Мать, Пресвятая Богородица! Я ж тебя цельный час по дому ищу… Иди сюда!
