Он засмеялся.
– Тьфу! Типун вам на язык!..
IX
Лиза поехала домой, спросила себе обед, но от волнения ничего почти не ела… её била лихорадка… Как сложатся теперь их отношения со Стёпушкой?
Она понимала, что от этого второго свидания зависит характер всех последующих.
Он клялся не напоминать ей о том, что было… И он сдержит слово. Она это чувствовала. Они будут говорить о новых товарищах, о новом общем деле… сидеть далеко друг от друга. И он даже руки её не коснется…
«Хочу я этого? Или нет? – с тревогой спрашивала она себя. – А если он опять начнет молить о ласке?
Смогу я оттолкнуть его?.. Люблю я его или только жалею?..»
Закрыв глаза, она глядела в глубь своего сердца, и её брал ужас. Казалось, она глядит в какой-то бездонный черный колодец… И ещё ужаснее казалось ей собственное бессилие на чем-нибудь решить. От него она ждала только тепла и ласки. Братской ласки… Положить голову на грудь, чтобы он обнял крепко… И молчать, молчать… И не расставаться?
Она вздрогнула. Разве есть завтра в их любви?
Каждый поцелуй его может быть последним. Прощаясь, она не знает, встретятся ли они когда-нибудь в этой жизни?
Она металась по анфиладе комнат.
Теперь он у Майской… Кругом так много красивых женщин, готовых полюбить его… Все глядят ему в глаза…
Но ни тени ревности не почувствовала она. «Не Андрей… Ни на кого не польстится!..» И она гордо засмеялась.
Как тень, бродила она по дому до семи часов. Самовар кипел на кухне. Купленные накануне закуски, фрукты и вино – все поджидало гостя. А его не было.
«А если его проследили, пока он шел сюда?»
Лиза застонала и схватилась за голову.
Пробило половину восьмого… Наконец восемь…
Бледная как мел, стояла Лиза и ломала руки. Силы вдруг покинули ее. Отчаяние подкосило ноги. Мрачными и дикими глазами глядела она перед собой, в бездонную, страшную пустоту своей жизни. И только в этот момент поняла она, что для неё любовь Потапова.
Так что когда, после часов ожидания, все-таки неожиданно затрещал внизу электрический звонок, Лиза пронзительно крикнула, как подстреленная птица… Слетела с лестницы с изменившимся лицом, судорожно откинула тяжелый болт и упала на грудь Потапова.
– Лиза! – задохнувшись от счастия, крикнул он.
Она что-то лепетала, истерически смеясь и плача.
Он запер дверь одной рукой, другою, как добычу, жадно прижимая к бурно бившемуся сердцу это стройной тело. Потом легко, как ребенка, взял её в охапку. И кинулся с нею вверх по лестнице, покрывая всю её безумными поцелуями…
В эту ночь они не расставались.
Потапов ушел в пять утра, когда город спал.
Лиза его не удерживала. С леденящим страхом выслушала она вчера его оправдания, почему он пришел так поздно… Он сделал огромный крюк, чтобы запутать свои следы. Ему показалось, что за ним следят… А лишиться свободы теперь равнялось для него самоубийству…
Доверчивая и покорная, бесповоротно понявшая, что она бессильна перед его страстью, она говорила глухо, с мучительной интонацией бездонной тоски:
– Будь осторожен, Стёпушка! Не забывай, что ты у меня один на свете… На всем большом свете – один…
«Не меня она любит, – с острой болью думал он. – Я – её забвение… только!.. Но пусть! Пусть… Благословляю судьбу за все!..»
Книга 2
Erlöschen sind die heitern Sonnen.
Fr. Schiller
[172]
Я люблю Того, кто строит
Высшее над собой и так погибает…
Ницше
Часть третья
О, только б, кругозор сменив на кругозор,
Готовым быть всегда на новые исканья!..
Эм. Верхарн
[173]
I
Молодые вернулись из Киева, очарованные его каштановыми аллеями и соловьями, певшими всю ночь, так что даже спать было невозможно. С вокзала они проехали прямо на дачу.
Вернее, это был целый дом, с чудным сосновым парком, с роскошным цветником и двумя фонтанами. Анна Порфирьевна обожала природу. Жила она на даче всегда с апреля по октябрь.
Когда Тобольцев провел жену на огромную террасу и перед ними дивными красками заиграл цветник, Катерина Федоровна даже руками всплеснула. Никогда не видела она такой роскоши даже издали. Она опустилась на колени перед клумбами роз remontante
[174]
, высаженных в грунт, целуя их и пряча лицо в их лепестки.
– Я не думал, что ты так любишь цветы! – сказал Тобольцев.
– А я разве думала? – засмеялась она. – Мне в прошлом не то чтоб заботиться о розах, вздохнуть было некогда… А бедная мама никогда не слыхала, как поют соловьи…
Анна Порфирьевна тотчас же приказала садовнику срезать цветы.
– Неужели это я буду здесь жить! – крикнула «молодая», входя в огромную, светлую комнату с двумя итальянскими окнами.
– Маменька, вы отдали ей вашу любимую комнату? Зачем вы себя лишили комфорта?
– Пустяки какие! Я угловую взяла. Мне там удобнее.
– Тебе нравится мебель, Катя? – спрашивала Лиза.
– Все она… все она, – вмешалась свекровь, – я только одобряла…
Бледно-лиловые ирисы с нежной зеленью на молочно-белом кретоне ласкали глаз. Того же тона был светло-зеленый ковер с бледно-лиловыми цветами. Вся мебель была мягкая, будуарная, и с ней красиво гармонировали письменный стол, белый, лакированный, с сукном цвета гелиотроп, и такой же огромный зеркальный шкаф.
– Камин! – крикнула Катерина Федоровна.
– И кушетка, о которой ты мечтала, – засмеялся Тобольцев.
Катерина Федоровна оглядывалась с блаженной улыбкой. Экран у камина был японский. По розовому небу летели бледно-голубые ибисы. Туалетный стол был задрапирован тем же кретоном. Лучше всего было овальное зеркало в драгоценной фарфоровой раме.
– Маменька! – У Тобольцева голос дрогнул, и он горячо поцеловал руку матери. – Какой фарфор, какой дивный рисунок!
Словно во сне, Катерина Федоровна подошла к туалетному столу, но тут у неё задрожали губы… Прошлый год, в квартире графини, она мельком увидала уголок её нарядной спальни: гранатового цвета шелковое одеяло, красный ковер во всю комнату и прибор баккара
[175]
у зеркала. Луч солнца ударял в граненые бело-красные флаконы и словно зажигал в них огни. Этот изящный утолок чужой и недоступной для неё жизни не раз вспоминался ей потом… О, насколько здесь все было элегантнее и богаче!
