– Ты мне грозишь, Андрей? Ты разве… ты можешь меня разлюбить?
Он молчал, опустив голову… И ужас, пережитый ею за это короткое мгновение, она не забыла до седых волос.
«Привязать к себе…» Как это странно! Могла ли она думать, что он способен разлюбить её и что счастье, которое она считала вечным, рухнет? «Привязать к себе…» Чего это значит? Не иметь веры? Охранять свое счастье, как охраняли царевну в сказках, и с высоты сторожевой башни озираться ежеминутно, ища врага и предателя?..
Она молча закрыла лицо руками, разбитая и обессиленная.
Но он не взял назад ни одного слова. Он говорил, что она не должна регламентировать его образа жизни, его привычек и желаний.
– Я сошелся с тобой, Катя, чтоб быть счастливым, а не затем, чтоб чувствовать себя связанным и подчиненным…
– Разве подчиняться любимой женщине тяжело?
– Подчинение всегда тяжело, от кого бы оно ни исходило. И если от любимой женщины, тем хуже! От этого гибнет любовь…
– Боже мой!.. Я как во сне… Помнишь, Андрей, зимою?.. Когда этот… твой приятель должен был прийти…
– Да. Мы уже затрагивали эту тему. Нового я не сказал ничего. Но я припоминаю… Я не возражал на твои наивные слова, что моя жизнь отныне принадлежит тебе…
– Ты… и это отрицаешь?
– Да, да!.. Человек не вещь… Его жизнь, его свобода, его мысли, его чувства и поступки принадлежат только ему…
Краска кинулась ей в лицо.
– Зачем ты женился, Андрей? Если б ты это сказал мне полгода назад, я не вышла бы за тебя!..
– Полно, Катя! Зачем лицемерить? Для тебя это был единственный способ стать счастливой… И я не колебался ни минуты, чтоб дать тебе покой… И разве что-нибудь изменилось от этих слов моих в нашей жизни? Разве ты час назад была несчастна? Не будем ссориться… Это жестоко…
Она взяла его протянутую руку.
– Ах! Как можешь ты думать, что я хочу ссориться? Когда ссоры, нет счастья. Я почему-то верила, что наша жизнь будет безоблачной и яркой… как это небо… Как я была глупа!
– Катя, научись терпимости, и тогда все пойдет хорошо. Не требуй от меня жертв и лишений. Помни: наши жизни должны идти рядом, не сливаясь в одно, как две параллельные линии. И только в этом залог счастья…
Она слушала внимательно, но он чувствовал, что она за сто миль от возможности понять его и что не пройдет суток, как она возобновит бессознательную упорную борьбу с его стремлением к свободе.
IV
Как-то раз, в начале июля, она поехала в Москву по делам Минны Ивановны. По обыкновению, она заглянула на квартиру – выпить кофе у нянюшки. И опять ей стало досадно, что пропадает шестьдесят рублей в месяц… Все равно для них мала эта квартира, надо искать друтую. А вещи можно бы на лето перевезти в Таганку. Она решила нынче же поговорить об этом со свекровью.
Пока нянюшка готовила на кухне, она вошла в кабинет.
На столе лежали два письма на имя Тобольцева. Почерк был женский, неряшливый и незнакомый… Она спокойно распечатала первое письмо. У Андрея не может быть тайн от нее!
«Пушка, милый!.. Плачу, как сумасшедшая. Вчера схоронили мы бедную Ниночку. Все больные из санатория провожали её на кладбище. Ви знаете кладбище в Ялте? Оно высоко над морем. Похоронили её в разряде бедняков, там, где стоят молодые полуголые кипарисы. Тоска там ужасная!
Не могу забыть этой картины. Душка, хороший!.. Вы знали, конечно, как любила вас Нина, как мечтала она вас увидеть! Ваш портрет висел на её стене, и до последней минуты она глядела на него, пока не застекленели её глаза. Теперь этот портрет у меня… Ах, как я рвусь в Москву! Скоро год, как мы уехали оттуда! Как я безумно хочу видеть вас, Иванцова, Веру Ивановну… Вы помните ее, эту вдову писателя?.. Хочу видеть добрую нянечку, вашу чудную квартиру! Как хочется жить!
Какая ужасная вещь смерть!.. Милый Андрюшенька, встретьте меня на вокзале! У меня, конечно, нет ни денег, ни пристанища. Все, что вы прислали, уже истрачено на похороны, остальные пойдут на дорогу мне и Марье Егоровне. Найдите мне работу в Москве. Как хорошо бы опять поступить на курсы! Целую вашу чудную мордочку! Можно?
Ваша на всю жизнь и за гробом даже Таня».
С первых строк Катерина Федоровна побледнела. У неё подкосились ноги, и она села… Вот оно – это прошлое!..
Закрыв глаза, она дышала прерывисто. Нянюшка накрывала на стол рядом, в столовой. Она хотела было её позвать, попросить воды. Но что-то удержало ее… Передохнув, она разорвала другой конверт. Она узнала толстую дорогую бумагу мужа. Записка была написана, очевидно, тут, за этим столом.
«Какое разочарование! Вы не встретили. Мы с Марьей Егоровной проглядели все глаза и только через час, намокнув на дожде, решили заглянуть к вам на квартиру. Добрая нянечка согрела нас чаем, покормила и позволила ночевать у вас. Не сердитесь! Нам ведь некуда было идти, на ночь глядя! Но дольше я не решилась остаться. Да и нянечка не соглашалась, боясь вашей жены. Жены!.. Вы женаты?? (Тут стояла большая клякса, очевидно, выражавшая чувства Тани.) Хорошо, что Ниночка умерла вовремя! Мы, дуры, почему-то никогда не думали, что такой, как вы, может жениться, что делают все буржуи… До свидания!
Желаю вам счастья! Вы такой хороший!.. Еду искать пристанища. Если Вера Ивановна устроит меня в общежитии курсисток, навестите меня там. Я очень похудела и постарела. Ви меня не узнаете… Да, вот ещё что: совсем было забыла… Отдайте за меня нянечке пять рублей. Я заняла у нее, а то мне не на что было извозчика нанять. Заплачу, когда найду работу…»
Подписи не было. Но Катерина Федоровна и так знала, что это писала та же… Танька…
– Откуда эти письма? – резко спросила она нянюшку.
Старушка потемнела от сложного чувства. Тон хозяйки, разорванные конверты на полу, у её ног, – в этом было что-то новое и обидное. Сердце у неё захолонуло… Нельзя было уже скрыть факта, что она самовольно разрешила «стриженой» провести здесь ночь. Нянюшка и не привыкла лгать. Сдержанно она рассказала все, что знала: как покойницу Ниночку – царство ей небесное! – проводили в Крым… Как плакала Таня, рассказывая об её смерти, там, на чужбине, среди татар…
– Вы меня простите, сударыня… Только если бы Андрюш… Андрей Кириллыч сами тут изволили быть, они бы ни ввек не выгнали на улицу дитё бездомное…
Катерина Федоровна оборвала её резким жестом. Она ничего больше не хотела расспрашивать!
Наскоро она напилась кофе и с пылавшими щеками поехала домой, захватив оба письма.
Уже за обедом вернувшийся Тобольцев был поражен выражением её лица. Она никогда ничего не умела скрыть. После обеда они заперлись наверху. Она вынула молча оба письма из кармана и подала их мужу. Пока он пробегал эти строки, она, вся бледная, следила за ним.
– Боже мой! Ниночка скончалась! – крикнул он горестно и продолжал читать. Потом раскрыл записку. – Бедная девочка!.. Так она здесь?.. Ох! – вдруг сорвалось у него. – «Не сердитесь»… Это я-то сердиться?.. Ай-ай!.. Зачем это?
