Так в чреве Софи зародилась твоя жизнь. Когда Софи узнала, что беременная от Льюиса, то решила все ему рассказать. Теперь твоя мама была уверена, что вскоре она станет миссис Эликотт. Но еврей покинул твою мать, он уехал, сказав, что то, что дышит у нее в чреве, будет проклято навеки. Так тебя проклял собственный отец, и это проклятие дало свои последствия, но пока тебе об этом знать не надо. После родов мама нарекла тебя Диникой, но часто просто называла Дини. Несмотря на свое развратное прошлое, женщина очень тебя любила, поскольку ты была единственным, что осталось у нее в память о Льюисе. После родов Софи вместе с тобой сбежала из борделя и смогла стать служанкой в доме богатого француза – мсье Карла. Через три года вновь появился твой отец, и опять Софи стала заложницей своих желаний. Она вновь забеременела, но на этот раз скрыла это от Лейба-Льюиса, понимая, что уже ничего не изменится. Потом родился Паскуаль, твой кровный брат. Но, а то, что произошло потом, ты и сама уже узнала из уст Паскуаля. Единственное, что он тебе не рассказал, это то, что тебя нашли граф и графиня. Я была безмерно рада, что твоей жизни больше ничего не угрожает. Я дала себе клятву молчать и никогда никому не говорить, что ты – дочь еврея и блудницы. Но я была вынуждена нарушить запрет. Графская чета знает, чья ты дочь, и поэтому они на протяжении всего этого времени так к тебе относились. Но я думала, что Паскуаль погиб, а оказалось, что нет. Теперь ты понимаешь, почему я расплакалась, когда увидела его. Это лишь половина тайны, другую часть ты узнаешь позже. И я прошу тебя, считай, что мой укус и огненный коридор – только сон, – я едва слышала ее последние слова, поскольку в ушах шумела кровь, а в висках так стучало, что голова раскалывалась. Судорожно хватая губами воздух, я пыталась взять себя в руки, внушить, что от правды не убежишь, и я обязана смириться с тем, что в моих жилах течет не благородная кровь, а смешанная индийская, еврейская и английская. Нет, это было невозможно, как снег летом. Почему все так? Почему я произошла на свет от продажной девки и еврея? Я не могла найти ответа на свой вопрос. Укус Амелии, тот коридор, рука, голос, открытие о том, что у меня есть сестра, вернее, у графа есть старшая дочь, рассказ, проклятие, половина тайны, все смешалось в голове, образуя комок удивления и страха.
– Как… как ты докажешь то, что это правда? Почему я должна тебе верить? – пролепетала я, пытаясь хоть как-то усомниться в суровой реальности.
– Клянусь крестом, в который верю, что все, что было произнесено из моих уст, правда.
Я закрыла лицо руками, желая расплакаться, но мои глаза оставались сухими.
Поддавшись пороку, я сорвала с шеи медальон, бросив его на пол, после чего он со звоном обрушился на мраморные плиты, причудливо цокая.
Амелия подняла кулон, бережно опустив его себе на ладонь и поднося к моему лицу:
– Зачем ты сорвала его?
– А, как я, дочь еврея и блудницы, могу носить кулон, символизирующий мое высокое положение в доме Бломфилдов? – грудным голосом прохрипела я, чувствуя, как меня душат слезы.
– Послушай, Вивиана, для всех ты – законная дочь графа и графини. Пойми, так должно и оставаться. Чудом, преподнесенным судьбой, ты оказалась в графской семье, получила высокое положение, тебя вознесли на вершину. Неужели ты хочешь упасть с этой вершины, чтобы созреть то, что видела с рождения? Для всех Дини, дочь презренных людей, умерла в тот день, когда Нишкон и Кевен нарекли тебя Вивианой, своей дочерью и поклялись, что никто не узнает о твоем прошлом. Ты не смеешь уничтожать то, что тебе подарил Господь. Подумай, где бы ты была, если бы не графская чета? В борделе, в грязной таверне, или, вообще, на том свете? Твоему брату повезло меньше: он стал слугой, но никогда не жаловался на судьбу, в этом я уверена. Я не знаю, почему ты потеряла память и не хочу знать. Возможно, сами Небеса пожелали стереть из твоего разума то, что уже никогда не повториться. Сама посуди, смогла бы ты жить в графстве, быть уважаемой аристократкой, пользоваться тем, что не принадлежит тебя с рождения, если бы знала, чья ты дочь и помнила, что пережила? Нет, тебе бы не позволила твоя совесть. А Паскуаль смог, и не потому, что он высокомерный и эгоистичный, не потому, что еще ребенок, а потому, что он понимал, что ему некуда возвращаться, что он должен жить там, куда занесла его судьба. Возьми этот медальон и надень на шею. И еще, никто, даже твои приемные родители, не должны знать, что я тебе все рассказала. Пусть они думают, что ты все еще в неведенье. И может быть, когда-то ты все вспомнишь детально. А пока, пора возвращаться в тот мир, где ты жила с семи лет, в золотую клетку достатка и почтительности. Подготовься, наберись сил, и не удивляйся тому, что вскоре я тебе вновь расскажу. Так получилось, что мой жребий – быть хранительницей твоих тайн, в которых ты сама не подозреваешь. И еще, не ищи убийцу Каримни дел Фагасона, не занимайся расследованием и, как можно, быстрей уезжай в Суффолк. Во дворце тебе нельзя оставаться, – я вопросительно посмотрела на няню, ожидая от нее объяснений, но она лишь покачала головой: – Достаточно новостей на сегодня. Просто послушай меня.
– Откуда ты знаешь про убийство и про затею мадам д’Аконье? – не сдержалась я от дальнейших вопросов.
– Это неважно, – и уже другим, покорным голосом произнесла: – Миледи, пора возвращаться во дворец. Ночью ваше исчезновение никто не заметит, но скоро рассвет. Завтра похороны принца и вы обязаны хорошо выспаться, чтобы сопровождать похоронную процессию.
– Но, где мы находимся?
– В заброшенной церкви, в лесу, – сказав это, Амелия быстрыми шагами открыла дверь. Зажмурившись, я смотрела, как лунные блики проникают вовнутрь, освещая помещение. И только сейчас я рассмотрела обвисший потолок, грязную солому под ногами и потертые витражи на запыленных окнах. В углу, который был завешен тростником, едва заметно виднелась икона Пречистой Девы, сделанная из мозаики. Мраморные плиты вели к возвышению, который, возможно, когда-то представлял собой алтарь. Где-то протяжно выл волк, отчего кровь в моих жилах похолодела. Будто угадав мои мысли, няня весело усмехнулась: – Не бойтесь. Хищники, конечно, водятся в этом лесу, но к церкви они и близко не подойдут. Будто какая-то сила их отсюда отгоняет. Идемте, – со страхом смотря по сторонам, я пошла за гувернанткой. Первые шаги из церкви дались мне неуверенно, но потом я, смотря, как спокойна и весела Амелия, немного успокоилась. И, как назло, где-то треснула ветвь, потом раздался опять тот же вой, но уже громче и страшней: – Ты уверена, что мы в безопасности? – ели слышно прошептала я, опасаясь каждого звука. Ответ на мой вопрос не успел последовать, ибо, откуда-то, рыча, появилось что-то большое и серое. Когда я разглядела, что это, то невольно закричала. Перед нами стоял волк… При лунном свете его глаза, налитые кровью и ненавистью, светились, как мотыльки, клыки ужасающе сверкали под окровавленной шерстью. Дикий шакал, еще жуя свою жертву, стал медленно подходить к нам. От тошнотворного запаха крови и тухлого мяса, мне пришлось собрать все свои силы, чтобы не лишиться чувств. Я, оторвав голосу от ужасающего животного, посмотрела на Амелию и ахнула. Няня была совершенно спокойна, лицо румяное, глаза светились, будто в них ожило солнце, губы изогнулись в улыбке. Чем ближе был к нам зверь, чем сильней я чувствовала, как сердце выпрыгивает из груди. Казалось, еще минуту, и кожа под моей левой грудью разорвется. Внезапно произошло что-то неожиданное. Волк стал медленно оседать на землю. Первая мысль, которая пришла мне в голову, совмещалась с тем, что дикого шакала кто-то ранил. Но потом хищник, положив морду на передние лапы, поднял на меня свои глаза, теперь уже наполненные какой-то преданностью.
