Десятки любовниц, Кэтрин, Вивиана… Сколько еще? Джонни тяжело вздохнул, приложив ладонь к пульсирующему виску. Он чувствовал себя зверем, голодным, загнанными в угол. Он просто запутался. Любовь… Где же она? В мирных словах супруги, в теплой и уютной постели, в глазах Николет? Или в требовательных ласках Кэтрин, в ее любовных фантазиях, в ее страсти? Или… Брук внезапно отдернул себя. Нет, он не должен думать о Вивиане, не должен вспоминать ее манящее, но изувеченное тело. Теперь между ними стена, которую он, Джонни, создал собственными руками. Англичанин мог бы стать для женщины другом, помощником, а потом, глядишь, она бы его и полюбила, доверилась, отдалась. Нет же, он сам все испортил. Завладел телом девушки, не завладев душой.
Любовь приходит непрошено, быстро и незаметно. Она вливается в сердце, становится частью тебя, ты живешь ею, дышишь, страдаешь… Как можно любить почти незнакомую девушку, к тому же обвиненную в государственной измене? Брук понимал, что это губительная, безответная страсть, она разрывает на куски, вырывает душу. Жить с одной женщиной, а любить и грезить о другой – непосильная ноша для любого мужчины, а особенно для того, кто давно изголодался по истинным чувствам. Но сейчас он не должен думать об этом.
Резкий голос Вивианы вырвал Джонни из задумчивости: – Вы хоть понимаете, что роды на седьмом месяце беременности в большинстве случаев заканчиваются плачевно? Осознайте, наконец, что из-за своей глупости вы можете потерять не только еще не родившегося ребенка, но и жену, – девушка сама удивилась холодностью своих речей. Вспомнив, что Екатерина рожала тоже на седьмом месяце и после долгих мучений произвела на свет мертворожденное дитя, леди Бломфилд ощутила, как по спине пробежал холодок. Да, повитухи уверяли, что, поскольку роженица вполне здорова, малыш должен родиться сильным и в очень короткие сроки. Но сейчас, увы, шел уже второй час ужасного мучения. Николет то задыхалась от боли, то проваливалась в глубокое забытье. Рожать на корабле было очень опасно, и у матери, и у ребенка могла начаться внезапная морская болезнь, сопровождающаяся жаром и онемением конечностей.
Было четыре часа утра, и рассветную тишину развеял громкий плач новорожденного младенца.
Глава 19
По кораблю разносились радостные возгласы и крики. После непродолжительных мучений Николет все же смогла произвести на свет очаровательного сына.
Откинувшись на подушки, измученная болями женщина прижимала к груди крохотный комочек счастья. Малыш мирно спал. На его прелестном личике играла полная безмятежность и покой, лишь тень от длинных, словно у девочки, ресниц скользила по розовым щечкам. Крохотное, почти прозрачное тельце, закутанное в бархатное покрывало, казалось таким невесомым, словно ангел.
– Мадам, вам нужно поспать и набраться сил. Вы потеряли много крови, – повитуха протянула руки к женщине, прося у нее младенца.
Николет лишь покачала головой. В ее блеклых глазах блеснул какой-то странный огонь, но потом сразу потух. Все еще с каплями пота на лице, с синими кругами под глазами, она сидела на огромной кровати, не отрывая взгляда от спящего ребенка. Разумеется, для любящей матери это было вполне нормально, но ее взгляд… Потухший, с лихорадочным блеском, он вселял недобрый страх в сердце. Все ждали от женщины каких-то чувств: радости, смеха, нежности, но она не с кем не разговаривала и не на кого не смотрела. Джонни, смахнув рукой слезы, подошел к жене и тихо прошептал:
– Дай мне ребенка. Я хочу посмотреть на него, – рука мужчины скользнула по плечу Николет, но от этого прикосновения, будто от огня, француженка резко отстранилась, еще сильней прижав к себе мальчика. Она смотрела на супруга так, словно видит его впервые:
– Это мой сын. Не трогайте его, – грудной, хриплый голос задел Брука. Поежившись, он вновь повторил попытку:
– Николет, это наш сын, наша кровь и плоть. Я – его отец, и имею полное право взять ребенка на руки.
– Нет, я…, я не знаю вас. У моего сыночка нет отца, он умер, еще давно, – по комнате разнеслись удивленные возгласы. Джонни, раскрыв рот в беззвучно крике удивления, лишь спустя несколько минут взял себя в руки и проговорил:
– Ты…не помнишь меня? Любимая, я – твой муж, Джонни Брук, – рука англичанина скользнула по волосам женщины, но она вновь отстранилась:
– Не трогайте меня. Я вас не знаю.
Англичанин остолбенел. Он был не в силах что-то говорить, комок в горле с каждой секундой все больше нарастал.
– Друг мой, успокойся, – тихий и вкрадчивый голос Шарлемана вырвал Брука из оцепенения. Слегка оттолкнув зятя, мсье де Гаррель опустился на колени перед сестрой, взяв ее ледяную руку в свою: – А меня…, меня ты помнишь?
Измученная, блеклая улыбка коснулась губ Николет: – Конечно, брат, помню. Ты так постарел, – пальцы женщины заскользили по лицу брата, остановившись на глубоких морщинках, потом поднялись до слегка седых волос: – Тебе ведь только двадцать семь, а выглядишь ты старше, – Шарлеман судорожно сглотнул несколько раз. Его рука, сжимавшая запястье Николет, бессильно ослабла. Нет, этого не может быть! Молодая женщина просто не помнит события последних лет! Сейчас ему было тридцать четыре года, но не двадцать семь!
– Выйдите все. Джонни, ты тоже, – по мраморным плитам раздались быстрые шаги уходящих людей. Когда дверь за ними захлопнулась, француз опустился на край кровати, аккуратно взяв ребенка. Малыш захныкал, оказавшись на руках у дяди, но замолчал, когда тот положил его в колыбель. Сейчас мужчине казалось, что Николет даже может причинить вред малышу.
– Сколько тебе лет?
– Пятнадцать, – в недоумении ответила француженка, но внезапно замолчала. Ее лицо исказилось гримасой, а руки бессильно повисли вдоль тела: – Почему родители не пришли? Они нашли дом после пожара? – француз едва сдержал себя, чтобы не завыть воем раненного животного. Сейчас мужчина все окончательно понял. Николет забыла последние шесть лет. Сейчас ей – двадцать один год, а когда было пятнадцать, то жила она еще во Франции. Тогда их дом сгорел, в результате погиб возлюбленный молодой женщины – Александр. Разумеется, эту потерю девушка перенесла тяжело, но уже через год все забыла. У де Гарреля неприятно заныло сердце. Тот беспощадный огонь унес и его любимую Кристину.
– А где Кристина? Мой любимый погиб, но зачал в чреве нашего сыночка, – взгляд женщины непринужденно блуждал по каюте.
Шарлеман обреченно покачал головой. Он знал, что сестра не в себе, но все же решил сказать Николет правду: – Послушай, тебе сейчас двадцать один год, мне – тридцать четыре. Пожар случился шесть лет назад. Он унес с собой и Александра, и Кристину. После этого ты вышла замуж за Джонни Брука, уехала с ним в Англию. Именно он – отец ребенка, но не погибший Александр, – жалкая усмешка коснулась губ женщины, а грудь стала нервно вздыматься и опускаться от прерывистого дыхания. Николет несколько минут молча смотрела на брата, но потом резко закричала и задергалась. Ее всхлипы превратились в хриплое рычание затравленного зверя. На возгласы сбежались слуги. Испуганная повитуха унесла плачущего младенца, но лекарки, обступив кровать, лишь молча стояли. Прижав сестру к себе, Шарлеман вскричал: – Ну же, помогите ей! Вы же видите, она не в себе! – мисс Кери, знавшая француженку еще девочкой, обреченно покачала головой:
