Николай Фомич сидел и задумчиво чесал небритую щеку.
– Знаете, как мы с вами сговоримся? Я пришлю ее, наверное, завтра к вам с какой-нибудь безделицей. Вот вы и рассмотрите ее хорошенечко, а опосля и решение свое мне объявите.
На том они и расстались. Анна Федоровна уехала к себе домой, пыль клубами стелилась вслед ее легкой повозке. А Николай Фомич еще долго сидел за столом. На него нахлынули воспоминания из далекой юности.
То он видел молодую, розовощекую горничную Настю, с которой в молодости был недолгий, но волнительный роман. Бесхитростная, чистенькая Настя в белом крахмальном переднике своими полными бедрами всколыхнула такую бурю страсти в сердце лицеиста Звонарева, что он исходил коровьими слезами накануне предстоящей разлуки. Перед самым отъездом он принес к ней на подоконник охапку темной душистой сирени. Настин маленький носик, уткнувшись в сирень, вдыхал цветочный аромат. В ночь перед разлукой полные нежные ручки крепко держали ненаглядного Коленьку за шею, теплые губы покрывали поцелуями милое безусое лицо. Смешливые голубые глаза, наполненные нынче слезами, еще долго смотрели вслед уезжающей карете, в которой, вывернув шею в окно, ехал несчастный лицеист к месту ненавистной учебы. Долгое время ее образ не уходил из сердца Звонарева, заставляя тосковать и мучиться, глядя на луну. В каждом природном звуке: шорохе листьев за окном, шуме ветра, в звуках капели, он слышал ее влажный страстный шепот.
То вспоминался жаркий июльский полдень студенческого лета, когда повзрослевший Николай приехал на каникулы к родителям. Он тогда ходил с важным видом, красуясь, сшитым на заказ, новым сюртуком. Завидев молодого барина, который заносчиво вышагивал по двору усадьбы, дворовые девки прыскали в кулак и шушукались. Звонареву тогда казалось, что все они страстно влюблены в него. Быстрые молодые ноги не давали покоя. Он обошел окрестные рощи и сады, поднимался на холмы и спускался в овраги, поросшие лещиной, крупные гроздья незрелых молочных орехов царапали потные руки.
Сморенный жарой, Звонарев шел купаться на речку. Прохладные тугие струи успокаивали горячее молодое тело, заряжая новой порцией энергии. После купания, распластавшись на горячем песке, в тени ивовых подростков Николай забывался коротким сном, теплый ветерок трепал светлые кудри.
В тот памятный день он лежал после купания на песке, дрема постепенно накрывала голову нежным шелковым платком. Вдруг ему послышался смех и множество женских голосов – то были крестьянские девушки, бежавшие гурьбой по берегу реки. Они не видели Колю – пышный куст закрывал его от посторонних глаз. Крупные девахи громко смеялись, подначивая, друг дружку незатейливыми шутками, двое из них, дурачась, играли в «догонялки». Потом, все дружно поскидывали льняные сарафаны и домотканые рубахи с потных упругих тел – белые торчащие груди самых разнообразных форм и размеров предстали благодарному зрителю, таившемуся в кустах. Руки, поднятые к голове, завязывали на макушке длинные косы, груди дрожали и подпрыгивали от резких девичьих движений, темные треугольники волос под белыми животами ослепляли неприкрытой откровенностью. Одна за другой девицы бросились в воду, крепкие ноги и руки с силой замолотили по тугой глади реки, гулкое эхо разорвало тишину сонной долины.
Одна из девушек чуть задержалась, тонкие пальчики, торопясь, разматывали оборы
[56]
от лаптей. Николай увидел, что она еще не вполне развита, на вид ей было около двенадцати лет. Маленькие торчащие грудки с нежными, расплывчатыми сосками украшали ее стройное тельце, две аккуратные косы спускались с худеньких плеч. В устье ног трогательно круглился матовый безволосый пирожок.
Нагота деревенских девушек, великолепие природной красоты, женской тайны, открывшейся так внезапно, ошеломительно и, одновременно естественно, без фальши и кокетства, привела Николая в крайнюю степень возбуждения. Рука потянулась к напрягшемуся члену… Эта яркая и впечатляющая картина из его студенческой юности навсегда запомнилась Николаю Фомичу. Будучи молодым, он часто уносился мыслями в ту июльскую пору, приятная упругость в штанах приходила в ответ на подобную ностальгию.
«А интересно, хороша ли эта Глашенька? Полны ли ее ручки и ножки? А какая же у нее грудь? – мечтательно думал старик. – Я ведь, по правде говоря, большой аматер
[57]
полненьких женщин».
Не смотря на множество приятных мыслей и воспоминаний далекой юности, у Николая Фомича так и не появилась, так хорошо знакомая молодым мужчинам, здоровая эрекция… Уже смеркалось, когда вошел к нему в комнату Захар. Выражение глупейшего блаженства застыло на лице барина, глаза не мигая, смотрели в сумрак, сгустившийся по углам.
Глава 13
На утро следующего дня, сонные глаза Глафиры наткнулись на широкий и неясный образ, который чуть колеблясь за длинными опущенными ресницами, через минуту обрел четкие очертания. Старшая горничная Петровна, собственной персоной, снова почтила присутствием заспанную прелестницу. Глаша уже привыкла к подобным выходкам этой женщины. Подбоченись и, скрестив руки на большой отвислой груди, вредная баба нахально разглядывала спящую девушку. Негласно поощряемая барыней и уверенная в полной безнаказанности своих наглых деяний, Петровна даже не удосужилась разбудить спящую стуком в дверь. Сбившаяся ото сна сорочка обнажила молодое и пленительное тело Глафиры, длинные голые ноги фривольно раскинулись на постели, курчавый треугольник беспечно темнел в их теплом и нежном алькове. Завистливый взгляд Петровны шарил по молочной белизне тугих бедер и живота. Глафира, почувствовав этот бесцеремонный, злобный взгляд, покраснела как мак на лугу; руки, дрожа, оправили сбитую сорочку; одеяло, взмыв парусом, прикрыло нечаянную наготу.
– Ой, не моя воля – а то бы я вас быстро уму-разуму то научила – когда молодая девушка просыпаться должна. Раскинула телеса свои… Бесстыдница! Розгами бы высекла, чтоб знала, как ноги раздвигать, – злобно прошелестела Петровна. Увидев сильное Глашино смущение, переходящее в возмущение, добавила громче и спокойнее, – вставайте поживее и, как позавтракаете, тут же ступайте к тете на поклон. Разговор у нее до вас имеется, – проговорив это, она важно покинула комнату – ее монументальная фигура с толстым задом, колыхаясь, скрылась в дверном проеме.
Вздох облегчения вырвался из Глашиной груди, откинув одеяло, она поспешно соскочила с кровати. Проворные ручки заплетали длинную косу, натягивали чулки и платье, но в голове крутились одни и те, же вопросы: «Зачем тетушка зовет к себе? Что ей от меня нужно?» Тревога и плохие предчувствия змеиным кольцом сжали сердце.
Анна Федоровна проснулась рано и в плохом расположении духа. С утра мучили приступы мигрени, от коих она спасалась крепким чаем и травяными настоями. Несмотря на общее недомогание, корсет темного шелкового платья плотно охватывал ее высокую и худощавую фигуру. Массивная брошь, приколотая чуть ниже глухого ворота, притягивала взгляд вычурной серебряной вязью. Голова тетушки, увенчанная нелепым чепцом с шелковыми рюшами в несколько рядов, напоминала пышный цветочный куст. За окнами стояла довольно теплая погода, однако, барыня куталась в кашмирскую шаль, нервно и зябко поводя худыми острыми плечами.
