«Угораздило же меня забраться на такую высоту! К самому черту на рога!» – подумал он с досадой, – «надо как-то выбираться». Известно, что с горы бежать намного легче, чем идти под гору. Но в этом видении было все иначе: он делал шаг вниз – ему становилось тяжелее. Будто кто-то невидимый с каждым шагом подкладывал на плечи крупные валуны. Стало тяжело дышать, горячий воздух обжигал горло, язык распух и вываливался из судорожнооткрытого рта. Ноги заплетались, колени тряслись, как с похмелья. Через несколько шагов вдруг спасительно повеяло водой, запахло свежими цветами. Он посмотрел направо и увидел женщину в белом платье. Женщина молилась, низко опустив голову. Молилась и плакала. Он подошел ближе и обрадовался. Это была Глаша. Но она не заговорила с ним, ее глаза глядели с немым укором, в них светилась печаль. Он протянул руку, она покачала головой, отвернулась, и снова послышался шепот ее страстной молитвы. И вот, он снова на дороге. И снова ему тяжело идти. Слева он заметил знакомый силуэт Лукерьи Потаповой. Несмотря на сильную жару, она дрожала от холода. Полное тело, облаченное в одну исподнюю рубаху, тряслось, словно в лихорадке. Ноги, обутые в валенки, приплясывали на талом снегу. Желтые, подозрительные разводы мокрыми пятнами покрывали тонкий подол… Ему стало неловко за нее. Он хотел подойти и спросить: «Почему она раздета и мерзнет, не смотря на жару? Откуда взялся этот снег?» Он направился к Лушке – ему стало еще жарче, в глазах потемнело, пот заструился по спине. Он делал шаг навстречу, а Лушка улетала от него на три… Поняв бессмысленность своих попыток, Владимир опустился на землю. Лушка гневно и презрительно посмотрела на барина, хмыкнула, погрозила белым кулаком и отвернулась.
И снова крутая дорога. Теперь тут и там он видел много знакомых лиц. В основном – это были женские лица. Кто-то ему был рад и приветливо улыбался при встрече, а некоторые барышни с обидой отворачивались. Кто-то безутешно плакал, а некоторых он и вовсе не узнал. Чем ближе был конец дороги, тем тяжелее становился путь. Последние шаги он делал через силу. Владимир остановился, чтобы перевести дыхание. Глянул вниз. О, ужас! Вместо облаков внизу бушевало море огня. Отдельные языки пламени взлетали вверх, обжигая подножие горы. Все деревья и кустарники, находящиеся вблизи, почернели и обуглились, толстый слой серого пепла покрывал каменные валуны. Боже! Куда ведет эта дорога? Надо повернуть, надо уйти с нее. Я не хочу гореть в адовом пламени. Но ноги не слушались его. Он пытался сделать шаг назад, а сползал все ниже, пытался ухватиться руками за колючие кусты, но ветки не выдерживали веса и ломались, царапая в кровь горячие ладони. Камни сыпались из-под ног. Он все сильнее скользил вниз. В лицо полыхнуло сильным жаром. Показалось, он слышит ужасное дыхание огненной бездны, страшные крики, звериный рык. Справа от себя он увидел большую черную птицу. Она сидела на ветке обгоревшего, мертвого дерева и внимательно наблюдала за тем, как карабкается Владимир, пытаясь не ускользнуть в страшную бездну. Он присмотрелся: у птицы было лицо несчастного Шафака…
– Шафак, мальчик мой, спаси меня! Подай, мне руку! Я могу сорваться в Преисподнюю.
Шафак не проронил ни слова. Он взмыл в небо, покружил над головой Владимира, – от взмахов его черных крыльев пошел легкий ветерок. Стало легче дышать. Пахнуло морем, травой и лимонами. Владимир закрыл усталые глаза. А когда открыл, то увидел, что Шафак поднялся на немыслимую высоту и превратился в маленькую точку. Через минуту эта точка полетела стремительно вниз. Мгновение, и по лицу ударило огромное бархатистое крыло. От удара крыла голова Владимира запрокинулась, обнажилось матовое горло. Острый коготь птицы полоснул по этому живому стволу. Владимир захрипел, подавился кровью и камнем полетел в огненную бездну…
* * *
Последнее, что увидел пред собой Владимир Махнев – было лицо любовника Шафака, искаженное страшным гневом. Обезумевший от одиночества, тоски и ревности, маленький, несчастный юноша, словно хищный зверек, выдавив окно парной, пробрался внутрь барского Вертепа. Смуглые пальца иноземца крепко сжимали булатный кинжал. Владимир безмятежно спал, развалившись, меж двух пышнотелых красоток. Турок, ослепленный местью, подошел к нему и одним махом перерезал горло.
* * *
Прошло около получаса… От бревенчатой, плохо освещенной стены, на которой роились странные ночные призраки, отделилась высокая фигура. Это был господин в темном, длинном плаще, черный цилиндр бросал тень на невидимое лицо. В комнате запахло сыростью и летучими мышами. Гулко прозвучали его шаги… Невероятным было то, что никто из обитателей барского Вертепа не слышал и не видел этого странного господина. Все спали, и сон их на тот момент, внезапно стал мертвецки глубоким. Один из присутствующих прелюбодеев, истекая алой кровью, струящейся из глубокой раны на белую простынь, уснул уже навсегда…
Темный господин осмотрелся и медленно подошел к Владимиру.
– Ну, что мой сельский Казанова, с душой поэта и с привычками султана… Я думаю: увидимся мы снова – дитя порока и слуга кальяна. Мой дерзкий лицедей и чуткий кукловод, софист и циник… Браво! Славно! Ты славно потрудился на меня. И ждет тебя роскошная награда.
Он присел на край постели, рука, облаченная в темную перчатку, погладила русые кудри и бледный лоб Вольдемара, закрыла серые, стеклянные глаза.
– Ты отдохни немного – минет век один: я разбужу тебя и снова вдохновлю на подвиги лихие Дон Жуана… Немало слабых душ ты погубил – доволен я тобою, Вольдемар! Поспи, сынок. Не смог я уберечь тебя. На время выйди из игры. Но помни: скоро я вернусь! Нас ждут с тобой великие дела!
Темный господин запахнул полу длинного плаща, его высокая фигура затрепетала в полумраке комнаты, воздух содрогнулся огненным вихрем – раздался громовой хохот и господин пропал – будто его и не было… Свечи потухли, вокруг воцарилась зловещая тишина. Банная горница наполнилась едким запахом серы.
Глава 24
Эпилог
Прошло три года. Уже торжественно объявили царскую милость: 19 февраля 1861 года в день шестилетия вступления на престол Александра II им был подписан «Манифест и основное Положение об отмене крепостного состояния».
[102]
5 марта царские курьеры зачитали эти законоположения в церквах после отслуженной обедни. По Манифесту крестьяне переставали быть собственностью помещиков и становились «свободными сельскими обывателями». Им предоставлялись гражданские права: вступать в брак, приобретать имущество на свое имя, заключать договора, выступать в суде, переходить в другие сословия, менять местожительства, заниматься торговлей и предпринимательством и прочие гражданские свободы.
Все вышеперечисленное было лишь на бумаге. Формально крепостные стали «свободными», но на деле, же ничего не изменилось. Была полная неразбериха с «выкупом земли». «Выкуп земель» представлял огромную кабалу. Крестьяне все также продолжали ходить на «барщину» и платить «оброки», и секли их не менее чем раньше, а даже более тех времен, когда барин был «добрым и вальяжным». Наивные и доверчивые крестьяне думали, что их господа спрятали «настоящую царскую волю», а подсунули «подложную». Иные думали еще дерзновенней – «народ царем обманут». Вспыхивали бунты, но их топили в обильной крестьянской крови.
