Вайолет слабо улыбнулась моим словам, а я испытал очередной тяжелый приступ чувства вины. Случайно или нет, но это именно я познакомил ее с Дамоном. Именно из-за меня у Вайолет никогда не будет собственной семьи и детей.
— Большое спасибо за чудесный обед! — поблагодарил я Эбботов от нас обоих и, подхватив Вайолет под руку, повел ее навстречу уходящему дню.
В воздухе было свежо, пахло осенью. Я только сейчас понял, что лето почти закончилось. Чем дольше я жил на свете, тем больше поражался тому, как стремительно сменяют друг друга времена года. Иногда мне даже казалось, что каждое следующее начинается, не дождавшись, пока закончится предыдущее. Когда я был человеком, лето для меня тянулось, как целая жизнь. Это было только одно из тысяч крохотных лишений, которые я испытал, но их никогда уже не будет у Вайолет.
— Не могу понять, что на меня нашло во время ужина, — призналась Вайолет, когда я вел ее вверх по узкой каменистой тропе, пересекавшей долину.
Я подумал, как было бы хорошо добраться до холма Айвенго-бикон. Это была самая высокая точка во всей округе, выше даже, чем огромное водяное колесо на Чилтерн-ривер, которое обеспечивало энергией шахты, расположенные ниже по реке.
Мы шли по сверкающей зеленью долине, и казалось, что жизнь вокруг нас бурлила с удвоенной силой. Щебетали ласточки, в густых зарослях шныряли бурундуки и скакали белки. Я даже слышал шум ручья, несшего свои бурные воды к реке.
Оступившись, Вайолет остановилась.
— Ты в порядке? — осторожно поинтересовался я. Ужасно было задавать такой вопрос. Конечно, она не была в порядке.
Вайолет затрясла головой.
— Я буду скучать по всему этому, — проговорила она в ответ, широким жестом обводя окрестности, словно хотела забрать их с собой.
Я видел, как плечи ее судорожно поднимались и опускались, слышал ее прерывистое дыхание. Но она не плакала.
Я сжал ее руку. Мне было нечего сказать, и мы продолжали двигаться дальше, забираясь все выше и выше на холм, пока трава под ногами не стала жестче, камни — крупнее, а воздух — как будто гуще. Мы прошли через густой лес, состоявший из вечнозеленых деревьев, и наконец — я ждал этого момента — деревья расступились, и нашим взорам открылась великолепная картина. Над нами было только чистое голубое небо, а под нами расстилалась вся Англия. Это было одно из моих самых любимых мест в мире. Другое находилось у меня на родине, в Виргинии, на границе нашего поместья, там, где на берегу пруда начинался бесконечный лес.
— Спасибо, что привел меня сюда, — наконец вымолвила Вайолет. Она прижала руку к сердцу. — Ах, Стефан! — Голос ее был полон страдания.
— Ш-ш-ш, — проговорил я, прижимая ее к себе. Я не знал, на сколько у меня еще хватит сил утешать и подбадривать ее. Вокруг нас продолжалась жизнь, пели птицы, осенний ветер раздувал подол ее платья. Но Вайолет страдала, и я понимал это. — Ш-ш-ш, — я снова попытался ее успокоить.
Она прижалась ко мне, закрыв лицо руками и уткнувшись мне в грудь. Я крепко обнял ее, и, пока она плакала, от каждого содрогания ее тела мое сердце мучительно сжималось. Наконец она отвела ладони от лица и посмотрела на меня таким пронзительным взглядом, что я отшатнулся.
— Почему я? — воскликнула Вайолет, испытующе глядя мне в лицо.
— Это моя вина. Если бы ты не встретила меня, всего этого никогда бы не случилось, — с горечью сказал я.
Вайолет покачала головой:
— Или я бы умерла в какой-нибудь лондонской канаве. А ты был моим другом. Ты показал мне целый мир. Пусть я должна умереть, но у меня хотя бы было три счастливых дня, — робко призналась Вайолет.
— Спасибо тебе, — проговорил я и погрузился в воспоминания о том, как мы познакомились. Никогда я не прощу себя за то, что не ушел в тот же миг, когда Альфред начал орать на нее в пабе. — Ты очень добра ко мне, Вайолет, но, поверь, я лишь сделал тогда то, что любой сделал бы на моем месте.
— Я не верю, — она тряхнула головой. — Ты — настоящий друг.
— И ты тоже. Я всегда буду помнить тебя.
Слабая улыбка мелькнула на ее лице:
— Ты всегда будешь меня помнить? Даже через двести лет?
— Да, — твердо ответил я Вайолет. Я не сомневался в этом ни на минуту. Я хочу всегда помнить о ней, о том мужественном решении, которое она приняла перед лицом собственной смерти. — Ты — одна на миллион. И тебя я никогда не смогу забыть. Никогда.
Взгляд ее исполнился благодарности.
— Спасибо, Стефан, — сказала она тихо. — Могу я попросить тебя об одном одолжении?
Я кивнул. Я знал, что, если произнесу хоть слово, мой голос выдаст меня, а я не хотел плакать перед Вайолет. Я не хотел, чтобы она увидела, как ужасно я напуган.
— Ты мог бы… мог бы поцеловать меня? — Смущенная, она на миг замолчала. — Пойми, меня никто никогда не целовал по-настоящему. И я не хочу умирать без поцелуя. Пожалуйста, а?
И снова я почувствовал, как сердце мое разрывается от боли за эту девушку. В ней было столько жизни. Она бы столько еще могла узнать, почувствовать. Я кивнул и, взяв за маленькую нежную ручку, притянул к себе. Я наклонился и прижался к ее губам в чистом и нежном поцелуе.
Вайолет отняла свои губы от моих и робко посмотрела мне в глаза.
— Спасибо! — сказала она. — Это было по-настоящему.
— Не благодари меня, — пробормотал я. В этот миг я вдруг почувствовал, что впервые за все эти годы испытываю давно покинувшее меня ощущение внутреннего покоя, мира с самим собой.
Я поднял глаза и посмотрел на небо, избегая встречаться взглядом с Вайолет. Тучи мчались в сторону реки, и я понял, что скоро разразится гроза.
Торопливо и не оглядываясь, мы с Вайолет стали спускаться с холма. Вот-вот должен был хлынуть дождь, и тогда под ногами у нас будет хлюпать блестящая жижа. Я любил ливень, мне нравилось, как он омывает все вокруг и как после дождя воздух пахнет свежестью и чистотой. Но как бы я хотел, чтобы он и меня очистил от моих грехов!
16
Когда мы были подростками, мы любили целоваться. В те годы это была для нас веселая детская игра, приятное развлечение, которое иной раз заставляло сердце биться сильнее на каком-нибудь скучном пикнике. Я целовался и с Клементиной Хейверфорд, и с Амелией Хоук, и с Розалин Картрайт, и с множеством других моих подружек детства и юности. Целоваться мне нравилось, но ничего особенного я не чувствовал.
Но когда я поцеловал Катрину Пирс, все изменилось. Впечатления от прежних поцелуев были лишь жалкими копиями того исступленного восторга, который я испытал, когда губы Катрины оказались рядом с моими. Я погрузился в пьянящие ароматы лимона и имбиря, исходившие от ее кожи и волос, я слепо подчинился проснувшемуся во мне вожделению. Ради одного поцелуя Катрины я был готов на все. И эта неутолимая страсть перевернула всю мою жизнь. Катрина, словно Прекрасная Елена, из-за которой была разрушена Троя, стала причиной моей гибели. И все же, если бы я знал, что мне осталось жить всего несколько минут, я бы закрыл глаза и представил, как губы Катрины касаются моих в неистовом поцелуе.
