— Ты понимаешь, что… мы сейчас делаем? — спросила она.
— По-моему, это более чем очевидно, — решил отшутиться Мартен.
— Я не о любовных игрищах…
— Знаю.
— Я имела в виду… сама не знаю, что я имела в виду… Но я не хочу, чтобы ты снова страдал из-за меня, Мартен.
Мужскому естеству Серваса не было дела ни до страдания, ни до лет, потраченных на то, чтобы забыть эту женщину, выкинуть ее из своей жизни. Марианна откинула простыню, прижалась к нему, начала тереться животом. Поцеловала. Он заметил расширившиеся зрачки, сухие губы и подумал, что она могла что-то принять.
Марианна наклонилась и вдруг укусила его за нижнюю губу — сильно, до крови. Он вздрогнул и ощутил во рту привкус меди. Она сжала голову Серваса ладонями, начала тереться об него, потом приподнялась и оседлала, издав тихий рык, как львица при случке. Мартен вспомнил, что поза «наездницы» всегда была ее самой любимой, и на долю секунды жгучая печаль едва все не испортила.
Неизвестно, что на них повлияло — ночь, лунный свет, поздний час, — но секс был таким бурным, что Сервас почувствовал себя опустошенным и растерянным. Когда Марианна снова отправилась в ванную, он потрогал ранку на губе. Она расцарапала ему спину и укусила в плечо. Кожа горела от ласк Марианны, и Сервас улыбнулся, хотя не был уверен, что одержал победу. Что, если он совершает роковую ошибку? Мартен ни в чем не был уверен. Он не знал, принимала Марианна какую-нибудь дурь до того, как заняться любовью, или нет, и его тревога росла. Что за женщина только что обнимала и ласкала его? Не та, которую он когда-то любил…
Она вернулась в комнату, легла на кровать и обняла его — запредельно, немыслимо нежно, потом повернулась на бок и заговорила хрипловатым низким голосом:
— Тебе следовало бы остерегаться — все, к кому я привязываюсь, плохо кончают.
Он послал ей недоуменный взгляд.
— Я не понимаю…
— Все ты понимаешь… Со всеми, кого я люблю, случается несчастье, — повторила она. — Ты… Матье… Юго…
Сервасу стало не по себе.
— Глупости. Франсис явно выбивается из общего ряда.
— Что тебе известно о жизни Франсиса?
— Ничего, разве что тот факт, что он бросил тебя вскоре после того, как ты бросила меня.
Марианна вгляделась в лицо Мартена, словно пыталась понять, осуждает он ее или корит.
— Это ты так думаешь. Все так думают. На самом деле я первой сказала «стоп», а он потом трубил на всех углах, что бросил меня, что это было его решение.
Сервас не сумел скрыть удивления.
— Он врал?
— Однажды, после очередной — уже не помню, какой по счету, — ссоры, я оставила ему записку, в которой написала, что все кончено, и ушла.
— Почему ты не опровергала его утверждений?
— А зачем? Ты ведь знаешь Франсиса… Все должно всегда крутиться вокруг него…
Очко в ее пользу. Марианна посмотрела на Серваса, и ее взгляд был внимательным, нежным и проницательным — как в былые времена.
— Знаешь… когда твой отец убил себя, я не удивилась… Как будто предчувствовала, что это случится. Может, из-за того, что ты считал себя виноватым и накликал беду… Так было написано в Книге Судеб…
— Ducunt volentam fata, nolentem trahunt,
[35]
как говаривал Сенека, — мрачно прокомментировал Сервас.
— Ты и твои древние римляне! Потому я и ушла… Думаешь, я бросила тебя ради Франсиса? Мы расстались, потому что ты «пребывал в отсутствии». Был потерянным. Не мог справиться с воспоминаниями, гневом и чувством вины… мы были вместе, но я делила тебя с твоими призраками и никогда не знала, со мной ты или…
— Нам обязательно говорить об этом сейчас? — спросил он.
— А когда еще? Конечно, потом я поняла, чего на самом деле хотел Франсис, — продолжила Марианна. — Я бросила его, как только осознала, что была ему не нужна, что он пытается причинить боль тебе — через меня… Он жаждал победить тебя в твоей игре, доказать, что из вас двоих он — сильнейший… Я была призом, полем битвы, трофеем. Можешь себе представить? Твой лучший друг, альтер эго, брат… Вы были неразлучны, а он все время думал об одном: как отнять у тебя самое дорогое.
У Серваса мутился разум, ему хотелось убежать, чтобы больше ничего не слышать. К горлу подступила тошнота.
— В этом весь Франсис, — сказала Марианна, — блестящий, забавный, но переполненный горечью, злобой и завистью. Он и себя не любит. Ему не нравится собственное отражение в зеркале. Он возбуждается, только унижая других. Твой лучший друг… Знаешь, что он однажды сказал? Что я заслуживаю кого-нибудь получше тебя… Ты знал, что он завидует твоему писательскому дару? У Франсиса ван Акера нет ни одного настоящего таланта — разве что умение манипулировать другими людьми.
Мартен с трудом удержался от желания прикрыть ей рот рукой.
— А потом появился Матье. Боха, так вы его называли… О, он не был таким блестящим, как вы двое. Нет. Зато прочно стоял на земле, был крепким и надежным. А еще он был тонким стратегом и куда бо́льшим хитрецом, чем считали вы — два невозможных гордеца с непомерным эго. Сила в нем уживалась с добротой. Матье был олицетворением силы, терпения и доброты, ты воплощал собой ярость, Франсис — двоедушие. Я любила Матье. И вас обоих тоже любила. Я не испытывала к нему всепоглощающей страсти, но любила его иначе, возможно, глубже. Ни ты, ни Франсис никогда не смогли бы этого понять. Теперь у меня есть Юго. Он — всё, что у меня осталось, Мартен, не забирай его.
Сервас почувствовал ужасную усталость. Возбуждение растаяло. Радость и легкость выдохлись, как шампанское.
— Ты знакома с Полем Лаказом? — спросил он, чтобы сменить тему.
— А при чем здесь Поль? — Она ответила не сразу, вернее, ответила вопросом на вопрос.
Он не знал, что сказать, и не мог поделиться с ней тем, что раскопал.
— Ты всех здесь знаешь, что скажешь о Поле?
Она взглянула на его освещенное лунным светом лицо и поняла, что его вопрос связан с расследованием, а значит — с Юго.
— Честолюбивый. Очень. Умный. Пожалуй, Поля можно назвать провокатором. Ему уготовано политическое будущее — на национальном уровне. У его жены рак.
Марианна вгляделась в лицо Серваса.
— Ты все это уже знаешь, — заключила она. — Почему тебя интересует Поль?
— Прости, не могу сказать. Меня интересуют не общеизвестные факты, а то, что знаешь ты и чего не знают другие.
— Почему ты решил, будто мне что-то такое известно?
— Потому что это помогло бы мне оправдать твоего сына.
Она лежала, укрывшись простыней с головой, но не спала — мешали мысли. Марго снова и снова прокручивала в голове загадочный разговор, который они с Элиасом подслушали в лабиринте, и пыталась расшифровать смысл каждого слова. Что имела в виду Виржини, когда заявила, что в случае необходимости «они помогут ее отцу понять»? От этой фразы кровь стыла в жилах, в ней чувствовалась скрытая угроза. Марго четко ощущала опасность. Она думала, что знает их, что они — четверо лучших молодых умов лицея: Юго, Давид, Виржини и Сара… Но этой ночью ей открылось нечто новое, пугающее. Угроза присутствовала во всех их словах. А еще фраза, сказанная Давидом:
