— Мэрилин Мэнсон. Да что, в конце-то концов, происходит, папа?
Сервасу показалось, что у него под ногами разверзлась пропасть. Интернет-кафе. На лице выступил пот, во рту мгновенно пересохло. Он дрожащими пальцами достал телефон, чтобы позвонить Эсперандье и Самире.
Самира Чэн снова лежала на опушке леса, начинавшегося на задах лицея, как делают киношные коммандос, и крыла себя последними словами за то, что так глупо оделась. Майка была слишком короткой, травинки щекотали пупок, и она то и дело почесывалась. Хорошо хоть цвета́ догадалась выбрать немаркие и неброские — синий и черный.
Со своего наблюдательного пункта мароккано-китайская француженка Самира Чэн могла видеть все тылы зданий, спортивную трибуну с левой стороны, вход в конюшни, крыло дортуаров справа, теннисные корты, садовую лужайку и вход в лабиринт. В окне комнаты Марго горел свет… оно было открыто, и Самире показалось, что она заметила огонек сигареты и струйку дыма. Это запрещено внутренним уставом, юная леди… Перед тем как отправиться на задание, Самира выпила кофе и приняла таблетку модафинила, хотя случившиеся этим вечером события и без того достаточно ее завели. Она бы с удовольствием взбодрила себя дозой дэт-метала, например «Cannibal Corpse» из переизданного в 2002-м альбома «Butchered at Birth» (песни там были с более чем красноречивыми названиями: «Living Dissection», «Under the Rotted Flesh» или «Gutted»),
[39]
но рисковать не стоило. Самире и так было не по себе от мысли, что за спиной стоит глухой темный лес и кто угодно может незаметно к ней подобраться.
Чэн старалась не шевелиться, чтобы не привлекать к себе внимание, но время от времени все-таки потягивалась, разминая затекшие руки и ноги. Думала она при этом о ремонте той развалины в пригороде Тулузы, что служила ей домом. Был уже вторник, а приятель, обещавший заняться душем, все еще не позвонил.
Рация захрипела, и в ночной тишине зазвучал голос Эсперандье:
— Как там у тебя дела?
— Все спокойно.
— Мартен только что уехал… Он в полном ауте. Хотел остаться. Жандармы по его просьбе поставили патруль на дороге, у въезда в лицей. Марго приказано запереть дверь и не открывать никому — только своим. Она пошла спать.
— Пошла, но не легла. Я вижу, как она курит у окна в своей комнате.
— Надеюсь, ты не слушаешь любимую музыку?
— Только крик совы. Что у тебя?
— Гробовая тишина.
— Думаешь, у него хватит наглости заявиться?
— У Гиртмана? Не знаю… Меня бы это удивило, но история с музыкой Мэрилина Мэнсона настораживает.
— А если он нас заметит?
— Даст задний ход… Ему вряд ли хочется вернуться в камеру. Я вообще считаю, что он где-то очень далеко отсюда. Не забывай, наша задача — защищать Марго, а не ловить Гиртмана.
Самира промолчала, но думать о швейцарце не перестала: если представится случай, она его не упустит.
В десять лет Сюзанна Лаказ верила, что мир — волшебная игровая площадка и что все ее любят. В двадцать она убедилась, что мир — опасное место и большинство его обитателей врут, причем не только окружающим, но и себе. Это случилось, когда лучшая подруга увела у нее любимого мужчину и призналась в этом со слезами на глазах, произнося своим хорошеньким лживым ртом фразы типа «мы любим друг друга», «мы созданы друг для друга», «мне так жаль, Сюзи»… Сегодня ей сорок с небольшим, и она абсолютно уверена, что мир — любимая игровая площадка для негодяев всех мастей и ад для всех остальных, а бог — суперчемпион мира по глупости.
Она лежала на кровати, смотрела в потолок и слушала его храп. Он вернулся не больше часа назад, и она почуяла запах другой женщины, несмотря на притупившееся из-за болезни обоняние. Он даже не потрудился принять душ…
В последнее время муж стал таким предупредительным, таким терпеливым. И… милым. Ну почему он не был таким всегда?
«Не обманывай себя, старушка. Он поступает так не из любви, а ради мира в душе… Он даже не принял душ: какие еще доказательства тебе нужны?»
Ей хотелось умереть спокойно… Внезапно она поняла, что понятие «спокойная смерть» подразумевает месть. Ее месть… С пронзительной ясностью — так, словно мать вернулась из царства мертвых, чтобы сказать: «Ты должна это сделать», она поняла, что завтра же позвонит тому майору и расскажет правду.
Интермедия 3
Стычка
Укол. В то мгновение, когда игла вошла под кожу, она собрала в кулак остатки воли, прежде чем погрузиться во мрак отсутствия.
Будь сильной. Именно сейчас…
Она, как обычно, очнулась в большой старомодной столовой, в кресле с высокой спинкой. Он пристегнул ее широкими кожаными ремнями за талию и лодыжки и усадил в торце стола.
Тарелки, подсвечники, стаканы, вино, музыка. Малер, естественно… Чертов несносный Густав Малер… Она не была уверена, что сможет говорить достаточно громко после всех этих месяцев, проведенных в полной тишине, сошел или нет отек голосовых связок.
Другого оружия, кроме голоса, у нее не было…
— Поднимем бокалы! — весело провозгласил он.
Она всегда подчинялась. Ей нравились вкус и аромат вина, дарившего благодатное раскрепощающее опьянение. После бесконечной череды дней, проведенных в полном одиночестве в подвале, она наслаждалась и свежевыглаженным платьем, и запахом мыла, и ощущением чистоты своего тела, не говоря уж о восхитительном вкусе блюд за ужином с мучителем. Последние двадцать четыре часа он не давал ей ни еды, ни воды — это тоже была часть извращенного ритуала, чтобы она была очень голодной… Господь свидетель — он преуспел, еще как преуспел! Желудок и мозг кричали: «Давай! Не медли! Ешь, выпей вина!» Аромат вина, налитого в пластиковый стаканчик, щекотал ноздри, манил, искушал. Ей ужасно хотелось выпить… Почти так же сильно, как в первые дни заточения в подвале хотелось получить дозу кокаина — ее тогда так ломало, что она едва не рехнулась.
Она справилась с собой и посмотрела на него с легкой ироничной улыбкой на губах.
Он на мгновение нахмурился, но тут же улыбнулся в ответ и спросил:
— Что стряслось? Тебя разве не мучит жажда?
Она умирает от жажды… Горло пересохло, как наждак.
— Брось, сама знаешь — это тебе не поможет, — ласково произнес он. — Пей, вино просто исключительное.
Она рассмеялась — звонко, насмешливо, презрительно — и на сей раз успела уловить в его глазах недоумение. Он вгляделся в нее, как исследователь в подопытную крысу, выдавшую незапланированную реакцию.
— Вот оно что… Меня решили спровоцировать, — хохотнул он. Весело, без враждебности.
— Твоя мать отсасывает у чертей в аду, — скрипучим голосом холодно произнесла она.
