Вспомнилась теория, осенившая меня перед самым падением с велосипеда: все эти странные случаи связаны с Греем – и чувством вины. То есть со мной.
Я не должна была брать и читать его дневники, но дело не только в этом – тут и весь последний год, и то, как я себя вела в день его смерти…
Стоп. Мысленно я развернулась к Томасу – тема полегче, для сравнения. Я пощелкала языком, и Умляут запрыгнул на кровать – прямо на ушибленную ногу. Почему он здесь? (Томас, не котенок.) Нед считает, его турнули из Канады. Но Томас никогда не вытворял такого, чтобы пришлось бежать из страны. Ну, он мог выпустить свиней из загона на летней ярмарке (лотереи со всяким хламом и с десяток лотков с домашним вареньем на деревенском пустыре) или сожрать все полосатые мармеладки, которые Грей заготовил для моего дня рождения (потом Томаса рвало настоящей радугой), но он не преступник!
Сердце у меня заболело при мысли об этом… Нет, не так. У меня заболело сердце. Точка.
– Сходить, что ли, на кухню, воды попить, – поделилась я со скептически глядевшим на меня Умляутом. – Я совершенно обезвожена.
Мне нужно на кухню вовсе не потому, что любопытно, как там Томас. Не потому, что я хочу узнать, чего это он вернулся и почему ни разу за пять лет не написал. Не из-за того, каким я увидела его вчера – веснушки при темных волосах, и весь расцвечен падающими звездами. Мне просто хочется пить, вот и все.
* * *
До кухни я ковыляла целых десять минут. Умляут трусил рядом, едва виднеясь в густой нестриженой траве. Дверь в комнату Неда была закрыта. На грифельной доске почерком папы выведено сообщение для Томаса: «Позвони маме», а посреди стола красовался непонятно откуда взявшийся каравай. За год мы практически перешли на хлопья, поедая их горстями прямо из коробок. Мы с папой не собирались за завтраком – два человека за нашим огромным столом. Пустота на том месте, где всегда сидел Грей, подчеркивала, что Неда нет, а мама всегда должна была с нами быть.
Словно смерть Грея оставила прореху больше, чем он сам.
– Все страньше и страньше, – сказала я Умляуту, присев напротив каравая.
– Что странного, Алиса? – спросил Томас за моей спиной.
Я так и подскочила. Сердце застучало, отдаваясь в ушах. Я частью замерла, а частью развернулась на стуле и в результате едва не сыграла на пол, когда Томас вошел в комнату. Темные волосы, мокрые после душа, босые ноги, поверх футболки застегнутый кардан. Надо же, какой чистюля… Я незаметно провела языком по пересохшим после рвоты губам.
Томас скромно помахал и исчез за дверцей холодильника, пестрой после вмешательства Неда от фотографий и магнитов. Мне осталось переваривать последние новости о мальчике, который уехал. Тогда он был вполовину ниже меня, пухлый и в очках с толстыми стеклами, за которыми глаза казались вдвое меньше. Нынешняя версия на целую милю выше, и у нее появились бицепсы. Ну конечно, Томас и раньше не без бицепсов ходил, но таких у него никогда не было. Таких – это чтобы писать о них восторженным курсивом.
Я отодвинулась в сторону и прижалась к спинке стула, когда Томас вынырнул из холодильника с едой. Ничего не говоря, с едва заметной улыбкой он вывалил на стол передо мной масло, банки с вареньем, «Мармит» и арахисовую пасту.
– Чаю? – снова улыбнулся он, задержав руку над чашками, свисавшими со шкафчика. Одни сутки, и уже как дома. Понятное дело, напомнила я себе: он же здесь практически жил. С львиным рыком Грея, характерцем Неда и папиным доморощенным подходом к воспитанию… – Или шоколаду? Бери целый пакет. – …Мы с Томасом обитали в основном по эту сторону забора. Нам здесь больше нравилось, а кроме того, его папаша любил поорать.
Томас поставил чайник, и в кухне настала тишина. А где, собственно, Важный Разговор? Нельзя же заявиться после многолетнего отсутствия и запросто спросить: «Чаю?» Хотя Джейсон так сделал, и Нед тоже. Так заведено у мальчишек – уезжают, а затем появляются как ни в чем не бывало.
В ожидании, пока чайник закипит, Томас порубил непонятный каравай на ломти. Я незаметно поглядывала на него, пока он не видел, добавляя детали в мысленный файл: у Томаса растут волосы на пальцах ног! Он носит питерские очочки! Он крутой – от авантажной стрижки, короткой по бокам и начинавшей, подсыхая, курчавиться на макушке, до темной футболки с брендом органического кофе. А кардан?! Да это предательство! Как он посмел вырасти крутым? Как он вообще посмел повзрослеть?!
Ухнув передо мной гору тостов и кружку с чаем, Томас сел напротив, кивая и будто говоря: «Ну вот». Типа давая понять, что пять лет – это пустяки.
Он заварил мне чай прекрасного коричневого цвета. Тост был подгоревший – как я люблю. Просто бесит, что он сделал все правильно. Я отодвинула «Мармит» подальше, чтобы не попадался на глаза, и поскребла замороженное масло, посыпав тост кудрявыми стружками. Откусив, я не удержалась от довольного «М-м-м».
Томас озадаченно пялился на меня.
– В чем дело? – Я вытерла крошки с подбородка, вдруг застеснявшись своих слипшихся от пота волос, заношенной пижамы и отсутствия лифчика. Едва я об этом подумала, как в мозгу ритмично запульсировало: груди, груди, груди. Меня бросило в жар.
– Ничего. – Он покачал головой. – Вчера, в «Книжном амбаре»… – Его голос стал ниже, чем когда он уезжал, и акцент казался не совсем канадским. Мозг продолжал увлеченно клепать странные мысли, потому что в голове мелькнуло: такие губы на вкус должны быть как кленовый сироп. Wei bitch?
[10]
– Твой папа сказал, что ты зашла туда впервые за долгое время – ну, в книжный, – продолжал Томас.
Я попыталась сосредоточиться.
Видимо, это кажется ему странным – «Книжный амбар» всегда служил нашим пристанищем в дождливые дни или убежищем, когда ссорились его родители и папаша обращал свой гнев на Томаса или когда Нед отказывался с нами играть. Мы садились на велосипеды и ехали к морю; Грей впускал нас и оставлял, пока мы не начинали слишком шуметь. Я не нашлась с ответом и сунула в рот кусок тоста.
– Ясно. Извини. А как… – Томас поднял палец жестом «погоди минутку», покопался в кармане, вынул ингалятор и два раза вдохнул. – Как ты себя чувствуешь?
– А? – Я совсем забыла, что у него астма. Мысленно я дополнила файл, разглядев, что оправа очков у него замотана скотчем, и воспоминания начали перестраиваться и смещаться. Прежний Томас и этот, сидевший передо мной, понемногу срастались.
– Ты помнишь, что упала с велосипеда? – не отставал Томас. – Теперь составишь мне компанию. Нед решил, что тебе нужно сказаться больной, и сам написал записку в школу.
Нед это сделал?!
– Со мной все прекрасно, – привычно солгала я (после годичной практики это уже стало моей присказкой).
– Вообще-то тебя вырвало. Ты приняла пару таблеток морфина и заявила, что из моей головы вылетают кометы. – У Томаса была привычка во время разговора размахивать руками, будто ловя невидимых летучих мышей, особенно в минуты радости, гнева или волнения. Интересно, что сейчас-то на него нашло. Я изо всех сил пришпоривала собственные мысли, не желавшие бежать быстрее: морфин?!
