– Вот бы и мистер Татл оставил дневники после своей кончины, – подтолкнул меня локтем Томас.
Я снова рассмеялась:
– Все же приказал долго жить? А я думала, он вечен.
– Ну, вообще-то на этом посту сменились шесть хомяков. Отец наложил вето на бесконечное воскрешение мистера Татла в прошлом году – наверное, испугался попасть за решетку.
У самой калитки Томас обернулся так резко, что я покачнулась, – мы оказались слишком близко. Но даже когда нас разделяли несколько дюймов, Томас стоял под ослепительным солнцем, а я в тени.
– Го, я уже давно хотел сказать… Я тебе не сказал, что мне правда очень жаль. Насчет Грея.
И он меня обнял. Сперва я не знала, куда девать руки. Впервые после рождественских объятий бабушки и дедушки меня кто-то обнял. Я неловко стояла, будто состоя из одних локтей, когда Томас по-медвежьи сгреб меня в охапку. Но через секунду я тоже его обхватила. Объятия получились совсем как теплая булочка с корицей, и я провалилась в это ощущение.
И в эту минуту что-то глубоко в душе – я даже не знала, что оно во мне еще живо, после Джейсона-то, – наконец пробудилось.
Суббота, 26 июля
[Минус триста двадцать восемь]
Через неделю начались дожди.
Настоящий библейский потоп лупил по крыше «Книжного амбара» так, что стеллажи дрожали. Совсем как в день отъезда Томаса. Утром я поднялась на чердак, где папа, встав на складной стул, притоптывал своими ножками эльфа в красных башмач… кедах в такт радио, намеренно переставляя поэзию не по алфавиту. Ухаживает за святилищем Грея. Сговорились они с Недом, что ли?
Он махнул мне томиком «Бесплодной земли».
– Сдраствуй. Покупателей нет?
– Я отключила вывеску, – сказала я, пробираясь к слуховому окну. Дождь хлестал уже горизонтально – не самая погода туристам пастись в книжных; чересчур даже для тех, кто смыслом жизни себе поставил купить какое-нибудь таинственное первое издание. За окном все казалось исхлестанным, иссеченным. За разверзшимися хлябями море вздымало вспененно-белые, будто покрытые глазурью волны. Одиннадцать утра, а темно, как ночью: в магазине горят все лампы. Находиться в самом сердце книжного, этакого светоча во тьме, все равно что сидеть на космической станции.
Мне хочется улететь. В последний раз я была здесь с Греем в тоннеле времени.
У меня по-прежнему нет догадок насчет того, что происходит. Мне казалось, с тоннелями я разобралась – это просто воспоминания высокого разрешения, но ведь из одного тоннеля я вернулась с фотографией мамы.
Существует принцип бритвы Оккама: когда у тебя много разных теорий, а фактов нет, самое простое объяснение, для веры в которое требуется наименьшее число прыжков веры, будет правильным. А самое простое объяснение происходящему в следующем: 1) я читала дневники, и картинка возникала на страницах, то есть 2) я, обезумев от горя, сама заставляю открываться тоннели во времени.
Неужели это правда? Я сумасшедшая?
Развивать эту мысль не хотелось. Даже если все происходит в моей голове, даже если я это все придумала – я хочу, чтобы это было правдой. В каждой воронке времени, в которую меня затягивает, я целую Джейсона, вижу Грея, нахожу себя.
– Как считаешь, ставить рядом Теда и Сильвию? – поинтересовался папа.
– Соф организует общественный протест, – сказала я, обернувшись от окна.
– Это же романтично, найн? – Папа выровнял книги на полке, сделал пометку в своем списке и посмотрел на меня: – Совсем как вы с Томасом. Знаешь, я был совсем немного старше тебя, когда познакомился с твоей мамой.
Я ошеломленно заморгала, глядя на него.
– Ты знаешь, что на столе для тебя лежит книга? – спросил отец. – Может, это от Грея?
– Оу. – Я помедлила в дверях, ожидая, что отец что-нибудь объяснит, расскажет про маму, про Грея. Ничего не дождавшись, я добавила: – Я обедаю с другом в кафе. Принести тебе сандвич?
– Я-а, – отмахнулся отец, жестом отправляя меня восвояси. Готова спорить, он не поднимет глаз несколько часов. Если я не положу сандвич ему под нос, он и поесть забудет. Я скорблю в тоннелях времени. Отец скорбит в своих мыслях уже много лет. Как пошла бы жизнь, останься мама жива? Тогда мы с Недом не выросли бы здесь с Греем.
В хаосе на столе я отыскала биографию Сесилии Пейн-Гапошкиной, аспирантки, открывшей, из чего сделана Вселенная. Солнце, звезды и все остальное – это водород.
«Для Готти, – значилось на обложке почерком Грея. – Открой свою Вселенную».
В октябре в год его смерти мне исполнилось семнадцать. Это что, подарок? Книга? Грей никогда не дарил книг. Он говорил, это значит искать легких путей. Нед, Соф и папа дарили мне футболки, лак для ногтей цвета лаванды, подарочные карты. Грей подарил мне телескоп. Жуков, залитых смолой. Защитные очки для химической лаборатории с моими инициалами, вытисненными на шнурке. Подписку на «Нью сайентист». Серебряные серьги-гвоздики в виде квадратного корня.
Не знаю, что и думать об этой книге.
Когда пискнул телефон, я хотела-предполагала-надеялась, что это Джейсон, но это оказался Томас. Против всех ожиданий, они с Соф и Мег подружились на почве комиксов и поехали в Лондон подписываться на «Запретную планету». Томас прислал мне картинку «Мстителей Западного побережья: затерянных в пространстве и времени». Я узнала запачканные краской пальцы Соф, поднятые перед камерой. И еще в эсэмэске была строчка: «Надеюсь, в зеленом спандексе – это ты?»
От Соф тоже пришла эсэмэска. Я не стала отвечать ни тому, ни другой, вернувшись к надписи на книге. Взяв ручку, я записала на внутренней стороне обложки: «Принцип Готти Г. Оппенгеймер, версия 3.0».
«Почти все во Вселенной состоит из водорода – по крайней мере, среди тех пяти процентов, которые мы видим. Остальное – темная энергия и темная материя, с которыми мы еще не разобрались.
А что, если есть и другие варианты?
Может, реальностей не две, а больше? Бабник Шрёдингер утверждает, что каждый раз, когда разлагается – или не разлагается – атом, с каждым принятым нами решением Вселенная как бы расщепляется. Начиная с Большого взрыва, мир разворачивается, тянется в разные стороны, как ветви дерева. Это и называется бесконечностью».
Я подписала эти самые ветви:
– мир, где я никогда не целовалась с Джейсоном (или мир, где мы не держали в секрете наши отношения);
– мир, где пока еще прошлое лето;
– мир, где тоннели во времени – реальность;
– мир, где тоннели во времени – видимость.
Вопрос: какая из них правильная?
