– А еще, – продолжал просиявший папа, – у нас уже нет комнат, куда класть детишек!
Тут уже крякнула я.
– Папа, это сейчас шутка была? Типа той, про утку?
– У нее одна лапа такая же, – засмеялся папа, промокнув глаза над своей любимой концовкой. Я вытаращила глаза (больно, кстати). Семнадцать лет слышу шуточку: «Какая разница между уткой?» – и до сих пор не понимаю юмора, зато папа – и Грей – всю жизнь катались по полу от хохота.
Я сделала движение ручкой, будто маленьким копьем, в надежде, что папа пойдет заниматься делом и я смогу остаться наедине со своей головной болью, но он сидел и смеялся. Я много месяцев не видела, как папа смеется. Хороший знак.
– С Недом не знали, я имел в виду. Во второй раз знали, конечно, что родишься ты, – продолжал папа, не обращая внимания на мои гримасы. Может, это у него хитрый план – шокировать меня разговором о зачатии, чтобы я при Томасе сидела, крепко сжав колени. – Но все равно…
– Пап, я знаю, – поторопила я его. Я уже отказалась от мысли о банановом торте в сумке.
– А может, и нет, – строптиво сказал он. – Я видел, в своей комнате ты повесила вашу с мамой фотографию. Поэтому ты и это с волосами?
Я смущенно потыкала в прическу и неопределенно дернула плечом – ни да, ни нет.
Папа посмотрел на Умляута у себя на коленях и втянул воздух сквозь зубы.
– Знаешь, ты стала полным сюрпризом…
– Сюрпризом?
– М-м-м. Я же был в академическом отпуске, и мама тоже, в Сент-Мартинс. Мы хотели вернуться в Лондон с Недом, но тут, – папа забавно присвистнул и показал руками взрыв, отчего у Умляута шерсть встала дыбом, – все изменилось. На свет должна была появиться Готти. Хотя мы уже все знали, – он покряхтел, – но знание не всегда помогает в этих вещах. Поэтому лучше, чтобы Томас спал в своей комнате.
Это кто еще из нас сюрприз, пап… Всю мою жизнь само собой разумелось, что после рождения Неда жизнь малость сбилась с курса, и папа с мамой решили: почему бы им, вчерашним тинейджерам, не пожениться и не родить второго? Работать у Грея в «Книжном амбаре» и жить в Холкси. Всегда. Единственное, что никто не мог предугадать, – мамину смерть.
Никто мне не рассказывал, что у них были планы. Я впервые узнаю, что они хотели большего.
Они никогда не говорили, что их планам помешала я.
– Как это называется – восточное колесо? – спросил папа.
– А?
– Твоя мама бросила палочку через плечо и прошлась восточным колесом, когда узнала о тебе, – кивнул он, вспоминая. Я не единственная, кто забывается в прошлом, только папе не нужны временные тоннели.
– Арабское колесо, – поправила я, думая о теории, которую Томас вчера подбросил насчет несовершенств папиного английского. Он сказал, папа нарочно пытается говорить как иностранец, чтобы сохранить частичку своей родины. Теперь, когда я знаю, что они планировали жить иначе, мне кажется, причина в другом. Это папин способ не признавать, что это все по-настоящему.
Что он до сих пор торчит здесь – две голубые полоски и семнадцать лет спустя. Бабушка с дедушкой просили его вернуться в Германию и даже поселиться у них. На Рождество из-за этого произошла ссора – повышенные тона и закрытые двери. Может, теперь он и вернется. Через полтора месяца мне исполнится восемнадцать. Через год в это время я буду собирать вещи для переезда в университет, и папа будет свободен.
Словно прочитав мои мысли, папа вдруг сказал:
– Найн. Хоть сто лет пройдет. Я ни о чем не жалею.
Он поглядел на меня с такой любовью и так серьезно, что мне стало неловко. Хоть бы он этого не говорил. Мама умерла, Грей умер. Папа застрял здесь, и это моя вина. Меня вообще не планировали. Ведь любому видно – я в семье как чужая.
Наверняка существует вариант реальности, где я вообще не рождалась.
Еще один тоннель во времени, и я рехнусь. Я зажала уши. Накатила тошнота, пульсирующая боль в голове стала нестерпимой.
– Повеселись сегодня, – сказал папа. – А я здесь посижу. Не знаю, что творилось с тобой весь год, Liebling, но сейчас я счастлив видеть, что ты влюблена. Это гут. Как можно этому не радоваться?
Получается, разговор у нас не о сексе, а о любви. Я разглядывала свои пальцы. Жаль, что папа не поговорил со мной прошлым летом. Жаль, что мамы нет рядом.
Я уже знала достаточно, чтобы с Джейсоном пользоваться презервативами, но мне не хватило опыта, чтобы не влюбиться в него.
Разве любовь – это не прекрасно?
Хороший вопрос.
* * *
Принцип Готти Г. Оппенгеймер, версия 6.0. Меня не должно было быть в этом мире. От меня одни неприятности, и очередной тоннель во времени покажет их масштаб, если я это не остановлю.
Когда моя смена закончилась, папа остался в «Книжном амбаре», сказав, что заглянет на вечеринку попозже. Мрак следовал за мной по пятам, пока я нехотя тащилась домой длинной дорогой – через поля, мимо тюков сена, соображая, как починить время и что является противоположностью скорби.
По дороге я написала Томасу: «Встретимся на кладбище перед вечеринкой?»
Он ждал меня между деревом и стеной. Несколько секунд я смотрела на него, не понимая, как это его не будет рядом через три недели, как это мы никогда не увидимся снова. На какой еще дурацкой планете такое возможно?
– Не выдерживаешь хаос в одиночку? – спросил Томас, когда я присела рядом. Он взял мою руку в свои и положил себе на колени. Он прав: что бы между нами ни происходило, дружба останется.
– Типа того, – помрачнела я. Голова болела до сих пор. Что, интересно, сталось с бутылками, где Грей держал свои народные средства? Мне бы сейчас не помешало. – А ты?
– Я, э-э… – Он в замешательстве почесал голову. – Готовься, что твой мозг взорвется, но я уже не прежний Микеланджело.
– Чего?
– Тусовщик, – пояснил он. До меня все равно не дошло. – Я крутой, но грубый, как Рафаэль. Постой, ты что, не смотрела «Черепашек-ниндзя»?! Борцы со злом? Обязательно надо провести вам ай-фай, а то у тебя гигантские пробелы в поп-культуре… А еще мы сможем общаться по Скайпу, когда я перееду, – лукаво добавил он.
– Я тоже не особо того по вечеринкам, – сказала я в ответ на этот треп, поколебалась и положила голову ему на плечо. Томас сел иначе, обняв меня за спину. Я сонно добавила: – Может, мне по душе пригороды.
– Проколоть воздушные шары, украсть торт…
– Печь торты, – поправила я. В шее что-то щелкнуло, когда я повернула голову: – Как там твой крокет, получился?
– Крокембуш, – поправил Томас. – По-моему, Неда понесло куда-то не туда – это же вечеринка в честь Грея, поэтому я сделал торт «Черный лес».
Вишневый «Шварцвальд», любимый торт деда.
