– А вам не холодно? – спросила я, стоя в резиновых сапогах, джинсах, футболке, джемпере Томаса и штормовке. На девушке была пижама, в руках школьный рюкзак, а обуви не было вообще. Наверно, она дружит с Греем. И не носит лифчика, как я заметила. Ногти на ногах у нее были выкрашены вишневым, порядком облупившимся лаком.
– Вы не пострадали? – спросил Томас. Я бочком подобралась к нему и взяла за руку. Он стиснул мою ладонь в ответ.
– Нет, пострадала изгородь, – хихикнула она.
Девушка ошибается: изгороди в этом месте нет. К ней подбежал рыжий кот и принялся мурлыкать и тереться у ног.
– Все-таки надо было назвать тебя Шрёдингером! – сказала девушка коту и повернулась к яблоне. – Деление ж твое в столбик – это парадокс временнóй петли!
Это она о чем? Томас поглядел на меня. Медленно, чтобы девушка не видела, я показала пальцем себе на ухо и обвела кружок, произнеся одними губами: «Она ку-ку».
Как он может улыбаться, ведь он сегодня уезжает? Ему что, все равно?
– Но почему здесь? Почему он открылся сегодня и именно здесь? Может, все дело в капсуле времени? – пробормотала девица, обращаясь к яблоне, и оглянулась на нас: – Эй, проблема в квадрате, можете оказать мне услугу?
– Нет, – сказала я.
– Да, – одновременно со мной ответил Томас.
Я гневно посмотрела на него.
– Когда я уйду, заберитесь на яблоню и посмотрите, что там найдется, – попросила девушка и, вынув из кармана что-то маленькое и серебристое, бросила его сквозь струи дождя Томасу.
– У меня нож! – выпалила я. Это была правда.
– Знаю, – подмигнула она. – Зря. Слушай, Готти, мне сейчас полагается сказать что-то такое мудрое – слушайся папу, ешь овощи, звони Неду, когда он уедет в Лондон, не отгораживайся от мира, соглашайся, когда тебя попросят испечь пирог, делай широкие жесты, будь смелей… – Она засмеялась: – Но мы с тобой все забудем и все сделаем неправильно. С ножом поосторожнее, мы можем себе здорово навредить.
Что значит «мы», удивилась я, но девушка уже исчезла среди деревьев, а Томас тянул меня за руку и канючил:
– На яблоне что-то есть! У меня ключ! Полезли!
Через час он уедет навсегда, а нам еще на крови клясться, поэтому я пошла за ним с ножом в кармане.
* * *
Раз это уже случилось, я не могу отговорить бестолковую себя-маленькую полосовать руку на яблоне, поэтому я спряталась от дождя в машине Грея. Она стоит косо, наполовину въехав в изгородь. Одного колеса нет, под ось подложены кирпичи. Сегодня в больницу меня отвезут на «скорой», так что здесь я в безопасности – больше ни на кого не наткнусь.
Чем же я вызвала встречу с собой? Когда Томас спрашивал о путешествиях во времени, я авторитетно объяснила, что подобного случиться не может. Космическая цензура. Очевидно, я ошибалась: заглянуть за горизонт событий можно. Я по-прежнему не помню, что там вышло с клятвой на крови, но хорошо помню предшествовавшие эпизоды, когда мы с Томасом гуляли в саду, под дождем. Значит, я вспоминаю.
Но машины не было. И другой, взрослой меня точно не было. Чем еще отличается эта реальность?
Дождь заливал стекла, а я пыталась разобраться, чего не учитывает моя теория, чем может быть вызван провал в памяти.
Послышался крик, и я увидела маленького Томаса, бежавшего по саду, зажимавшего окровавленную руку и оглашавшего сад отчаянными воплями, умоляя Грея, папу, девушку с дерева – меня! – кого угодно скорее помочь.
Папа высунул голову из кухонной двери. При виде Томаса он позеленел и отвернулся. Через несколько секунд на крыльцо широким шагом вышел Грей.
Я verklemmt
[33]
.
Одно дело воскрешать его в памяти, читать его дневники, вспоминать снова и снова. Но здесь и сейчас, во плоти, рядом, совсем живого…
Мне стало физически больно. Как же мне его не хватает…
Он быстро, почти бегом пошел к яблоне, а Томас, подвывая, трусил следом.
Грей. Грей, живой – и здесь, и я тоже здесь, и если бы я могла пойти за ним по саду – он исчезает за кустами, его почти не видно, если бы я могла с ним поговорить… Я схватилась за ручку, готовая выскочить и подбежать к деду в последний раз.
Если я смогу.
Но я не могу. Момент не тот, место не то. И я не та.
Грей появился из-за рододендрона, идя быстро, но осторожно. На руках у него другая Готти. Я уже с ним. Другая я, в другом времени, но я всегда буду с ним.
Я засмеялась сквозь слезы при виде своего детского лица с упрямым, как у гремлина, выражением, в котором смешивалась боль, недоумение – и гордость. По-моему, я чувствовала себя в безопасности. Соф права – Грей всем нам был как бы за отца. Он был моим папой и носил меня на руках.
Любовь, которую мы потеряли, накрыла меня океанской волной.
Послышалась сирена – видимо, папа вызвал «скорую». Крики, боль.
Господи, ну почему я этого не помню?
Может, потому, что здесь было две меня? Тогда почему не было двух меня неделю назад, в кухне? Я придумала, что Вселенная в таких случаях прячет двойника в маленькой канноли, но, не исключаю, нечаянно угадала правду, и именно здесь все это время таилось мое воспоминание.
Или же объяснение может быть таким: с разницей в неделю я практически тот же самый человек и не могу встретить себя недельной давности из-за причинно-следственной связи. Но между мной в двенадцать лет и мной семнадцатилетней – бездна, до краев наполненная горем. Я потеряла себя со смертью Грея, во мне не осталось ни единой элементарной частицы прежней Готти. Я могу встретить себя двенадцатилетнюю, потому что я уже другой человек.
Томас перешел на рысь, стараясь успеть за семимильными шагами Грея. Я прищурилась, стараясь разглядеть, что он там тащит. Пальцы здоровой руки у Томаса сжаты в кулак. Канадские монеты? Рот набит шоколадным пирогом. Надеюсь, в кармане у него рецепт. Томас не смотрит по сторонам, не глядит на машину – он бежит за Греем и мной в кухню. Дверь закрывается.
Пора возвращаться.
Ливень начал стихать, когда я выбралась из машины и пошла по саду. Под яблоней я подняла из травы выброшенный нож. Кровь уже смыло дождем. Я сунула нож в карман и полезла наверх.
Умляут ждал меня у открытой капсулы времени. Замочек лежал рядом, а всякая всячина, которую я туда сложила – водоросль, монеты, – исчезла. Неужели я всерьез решила охмурить Томаса с помощью пары старых носков?
Я уселась на нашу ветку, вынула из рюкзака тетрадь и начала писать:
«Принцип Готти Г. Оппенгеймер, версия 7.0.
Общая теория разбитого сердца, любви и значения бесконечности, или вельтшмерцианово исключение.
Дорогой Томас!
