— Во всяком случае, — сказал Медрано, — я далек от того, чтобы оправдывать наше бездействие. Я не думаю, что, настаивая, мы что-нибудь выясним, если только не прибегнем к решительным жестам, но в таком случае можем и окончательно проиграть и оказаться в еще более смешном положении: по известной пословице, родить что-нибудь вроде той горы. Вот именно, Персио: выглядеть смешно. Этого мы все боимся, и именно это обстоятельство (возвращаю вам ваше красивое слово) отличает героя от такого человека, как я. Смешное всегда ничтожно. Мысль, что над нами могут посмеяться, совершенно невыносима, а потому корма — там, а мы — тут.
— Да, мне кажется, на этом пароходе только мы с сеньором Порриньо не боимся показаться смешными, — сказал Персио. — И мы вовсе не герои. Остальные же… Ах, этот серый цвет, такой трудный цвет, так плохо отстирывается…
Разговор получился нелепый, и Медрано подумал, может, в баре кто-нибудь еще остался; необходимо было выпить. Персио готов был идти с ним, но дверь бара оказалась заперта, и они попрощались с некоторой грустью. Доставая ключ, Медрано думал о сером цвете и о том, как он оборвал разговор с Персио, как будто ему нужно было снова остаться одному. Рука Клаудии на подлокотнике кресла… И опять засосало под ложечкой, опять та же тревога, которая несколько часов назад называлась Беттиной, но теперь уже не была Беттиной, и не Клаудией, и не неудавшейся вылазкой, хотя и была понемножку всем этим, вместе взятым, и еще чем-то, чего пока еще невозможно было уловить, но оно было тут, слишком близко и в нем самом, так что никак не удавалось распознать его и ухватить.
Пока дамы перед сном, болтая, прогуливались по палубе, Медрано наблюдал за доктором Рестелли, с важным видом излагавшим Лопесу и Раулю план, который они с доном Гало состряпали в утренние часы.
Сложившаяся на борту обстановка оставляла желать лучшего, поскольку у некоторых пассажиров почти не было возможности общаться, не говоря уж о том, что были и такие, кто норовил обособиться, а посему дон Гало и излагающий этот план пришли к выводу, что небольшой вечер отдыха мог бы сломать лед и т. д. и т. п. Если Лопес и Рауль примут в нем участие, как, без сомнения, поступят все пассажиры, невзирая на возраст и здоровье, и блеснут каким-нибудь своим особым умением, то вечер увенчается успехом, и плавание продолжится в обстановке еще более тесного братства и в большем соответствии с аргентинским характером, всегда несколько сдержанным поначалу, но зато безгранично щедро раскрывающимся после того, как сделан первый шаг.
— Хорошо, пожалуй, — сказал немного удивленный Лопес. — Я знаю кое-какие карточные фокусы.
— Великолепно, ну просто великолепно, дорогой коллега, — сказал доктор Рестелли. — Такие вроде бы мелочи чрезвычайно важны в сфере человеческих отношений. Я уже несколько лет председательствую на собраниях различных литературных и научных обществ и могу с уверенностью сказать, что искусство иллюзионистов всегда и везде встречает всеобщее одобрение. Заметьте к тому же, что этот вечер духовного и художественного сближения позволит рассеять вполне логичное беспокойство, каковое могло произвести среди женского контингента прискорбное известие относительно эпидемии. А вы, сеньор Коста, что можете нам предложить?
— Понятия не имею, — сказал Рауль, — но если дадите мне время поговорить с Паулой, глядишь, что-нибудь и придумается.
— Хорошо, очень хорошо, — сказал доктор Рестелли. — Я уверен, получится замечательно.
У Лопеса не было такой уверенности. Оставшись снова наедине с Раулем (бармен уже начал гасить свет, пора было отправляться спать), он решился и заговорил.
— Мы, конечно, рискуем, что Паула опять поднимет нас на смех, но не предпринять ли нам еще раз поход в мрачные недра?
— Так поздно?
— Там, внизу, время, похоже, не имеет большого значения. Зато не будет свидетелей, и глядишь, повезет. Надо попробовать еще раз пройти путем, каким сегодня вы шли с юным Трехо. Я не знаю, где ход вниз, но если вы мне покажете, я могу пойти и один.
Рауль посмотрел на него. Ох уж этот Лопес, мало его били. Вот бы Паула повеселилась, услышав его.
— Я с большим удовольствием пойду с вами, — сказал он. — Спать не хочется, а это какое-никакое, но развлечение.
Лопесу пришло в голову позвать и Медрано, но они решили, что он, должно быть, уже в постели. Дверь в переходе, на удивление, оставалась открытой, и они спустились вниз, никого не встретив по дороге.
— Вот здесь я обнаружил оружие, — показал Рауль. — А там находились два липида, один — довольно внушительных габаритов. Смотрите, свет по-прежнему горит; наверное, это у них что-то вроде дежурного поста, хотя больше смахивает на кладовку в красильне, в общем, склад какого-то барахла. Вот он.
Сначала они его не заметили, потому что тот, кого звали Орф, сидел, согнувшись за кипой пустых пакетов. Он медленно выпрямился, держа в руках черного кота, и посмотрел на них без удивления, а с досадой, как будто они побеспокоили его в неурочный час. Рауль снова немного растерялся в этом странном помещении, не то каюте, не то сторожевом посту. Лопес обратил внимание на гипсометрические карты, напомнившие школьные атласы и так ему нравившиеся многоцветные карты и линии на них, показывавшие, до чего разнообразен мир за пределами Буэнос-Айреса.
— Его зовут Орф, — сказал Рауль, указывая на матроса. — Обычно он не разговаривает. — Hasdala, — добавил он вежливо, сопроводив приветствие жестом руки.
— Hasdala, — сказал Орф. — Предупреждаю: вам здесь находиться нельзя.
— Не такой уж он немой, че, — сказал Лопес, пытаясь определить национальность Орфа по акценту и по имени. И пришел к выводу, что проще всего считать его липидом.
— Вы нам сегодня уже говорили это, — заметил Рауль, садясь на скамейку и доставая трубку. — Как там капитан Смит?
— Не знаю, — сказал Орф, отпуская кота, и тот спустился по его брючине на пол. — Лучше вам уйти.
Он сказал это без особого напора и тоже сел на табурет. Лопес, примостившись на краю стола, внимательно разглядывал карты. Он уже заметил дверь в глубине и теперь думал, удастся ли ему в один прыжок добраться до нее и открыть, прежде чем Орф встанет у него на пути. Рауль предложил Орфу свой кисет, и тот взял табаку. Трубка у него была старая, выточенная из дерева, и формой напоминала сирену, если не особенно вдаваться в подробности.
— Давно ходите матросом? — спросил Рауль. — Я имею в виду, на «Малькольме».
— Два года. Я из новеньких.
Он поднялся прикурить трубку от спички, предложенной Раулем. И в тот момент, когда Лопес спускался со стола, собираясь кинуться к двери, Орф схватил скамейку и оказался рядом. Рауль тоже поднялся, потому что Орф держал скамейку за одну ножку, а долго так скамейку не удержишь, однако прежде чем Лопес осознал опасность, матрос опустил скамейку на пол перед дверью и сел на нее, проделав все одним движением, почти как балетную фигуру. Лопес посмотрел на дверь, сунул руки в карманы и развернулся лицом к Раулю.
