– Утащить этого ублюдка! – скомандовал долговязый. Оглядевшись, он увидел, что из дюжины головорезов при нем осталось всего трое – тот, что с ножом, и те, что держали сановника. Чуть сдвинув на голове меховую шляпу, предводитель нагнулся и ухватил окровавленного церковника за воротник ризы, после чего поволок его ко входу в церковь.
Наймиты бросились помогать: отворили дверь и пособили затащить окровавленное полубесчувственное тело на мраморный пол атрия.
– А язык? – находясь уже внутри храма, зло напомнил высокий разбойнику с ножом. – Ты же должен был еще и оттяпать ему язык?
– Это не так легко, как кажется, – буркнул тот в ответ.
Сгибая и разгибая пальцы руки, которую полоснул нож, долговязый шумно вздохнул.
– Времени совсем в обрез. – Он посмотрел вниз, туда, где возле его ног жалобно постанывала немощно раскинувшаяся одутловатая фигура. Чуть сдвинув на голове шляпу, долговязый кивнул на дверь, которая вела из атрия в крыло монастыря. – Оттащите его пока туда.
Под мрачным взглядом своего нанимателя головорезы проволокли кулем обвисшую жертву через дверной проем в монастырь и заспешили там по коридору. Дверь в одну из келий была открыта, и разбойники швырнули пленника туда, наземь, с грохотом задвинув за его спиной засов. Когда они затем вернулись в церковь, вожак разбойничьей троицы требовательно протянул руку и застыл в ожидании, пока долговязый не сунул ему в растопыренную пятерню кожаный кошель. После этого все вчетвером окольным проходом выскользнули в проулок. Здесь их пути разошлись: наниматель, ссутулившись, заспешил в сторону Целиева холма, а его сообщники отправились в противоположном направлении, к трущобам.
– Надо было, Гавино, стребовать с этой шляпы побольше монет, – рассудил вожак разбойников, взыскательно пробуя кошелек на вес. Товарищи поглядывали на него настороженно: уж не думает ли дать деру?
– Что, обсчитали нас? – криво ухмыльнулся Гавино – это был тот самый мужчина с ножом. Даже темная щетина не могла скрыть уродливую россыпь оспин, покрывающих ему щеки и подбородок. – Надо было нам, дуракам, выяснить, что за птица этот долговязый, и пригрозить, что донесем на него, если он не додаст нам денег.
– Слишком рискованно. Эти церковники вконец подмяли под себя наш город. Все судьи пляшут тут под их дуду.
– Кровопийцы все как один, сверху донизу, – согласился его товарищ. С громким хрюком вобрав в себя слюну и слизь, он смачно харкнул в канаву. – А ты, получается, не удосужился пнуть башмаком по тем сиятельным ягодицам?
– Ты про того старого пердуна, которому мы сейчас наваляли?
– Ну а про кого ж еще, олух ты царя небесного!
– А кто это, кстати, был?
– А вот именно он и был. Наместник Царя Небесного на Земле, Его святейшество Папа. Или как он там себя величает.
Глава 2
Франкия – Падерборнский дворец, 21 мая
Посланник от епископа застиг меня у ограды с леопардом: я как раз щурился в нее через железные прутья.
– Не ты ли будешь Зигвульф? – учтиво осведомился посыльный.
Подмышки его бурой шерстяной рясы намокли от пота, а распаренное лицо рдело от несвойственной этому времени года жары. Судя по выговору, этот монах был откуда-то с запада Франкии и в Падерборне мог считаться чужаком. Должно быть, кто-то сказал ему, что я изъявил интерес к королевскому зверинцу.
Я кивнул в ответ на вопрос посыльного и принял протянутый мне лист бумаги, аккуратно сложенный вчетверо.
Снаружи лист был запечатан расплющенным катышком желтоватого воска, на котором отправитель сделал нехитрый оттиск: строгий крест с равновеликими сторонами, охваченный кружком. Сломив печать ногтем большого пальца, я развернул тихо хрустнувший лист. Внутри была всего одна строка, выведенная ровным каллиграфическим почерком:
«Зигвульф, я рекомендовал тебя архиепископу Арну Зальцбургскому. Алкуин».
Это, собственно, объясняло наличие креста. Алкуин нынче значился епископом Турcким
[2], хотя я был с ним знаком в бытность его дворцовым советником и приватным наставником семейства нашего верховного сюзерена, короля франков Карла. Именно Алкуин, помнится, восемь лет назад назначил меня для отбора диких животных – в том числе двух полярных медведей – в Багдад, в дар тамошнему халифу от короля Карла. Отсюда происходил и мой неизбывный интерес к королевской коллекции зверей.
Ни для кого не секрет, что Алкуин из своего далека по-прежнему пытался влиять на дела государства и поддерживал переписку с членами королевского совета. Однако сейчас я ощутил что-то похожее на беспокойство: как-никак письмо было адресовано лично мне, хотя я при обширном дворе короля Карла значился не более чем milites, эдаким солдатом благородного сословия. У меня и звания-то определенного не было, хотя время от времени на меня навешивали те или иные задания, которые я с переменным успехом выполнял.
Между тем письмоносец в рясе, отирая рукавом лоб, стоял в ожидании моего ответа.
– А на словах Алкуин ничего не передавал? – поинтересовался я.
– Ничего, господин. Сказал лишь, чтобы я провел тебя на встречу с архиепископом Арном.
– Ты знаешь, где искать архиепископа?
– Знаю. Я ему вот только доставил одно из писем моего господина. Так что он у себя в покоях.
Напоследок я еще раз глянул, как там обстоят дела в ограде. Была надежда, что майское солнышко выманит леопардиху-мать наружу вместе с двумя детенышами, которых она принесла пару недель назад. Но нет, из закутка так никто и не появился.
– Что ж, изволь, – пожал я плечами, – веди меня.
Посыльный – мне он представился как Бернар – повел меня через хаотичное нагромождение строений, теснящихся внутри крепостных стен. Падерборн был лишь одной из резиденций короля Карла (вторая находилась в Аахене, а третья в Ингельхайме), которую король воздвиг на землях саксонцев как символ своей победы над их союзом. Этим ратным подвигом он расширил свои колоссальные владения так, что они теперь простирались на пол-Европы. Саксонцев король считал хронически ненадежными, а потому Падерборн велел окружить высоким земляным валом с деревянной стеной, внутри которой строения теснились в полном беспорядке. И не всегда было понятно, где здесь казармы, где склады, а где помещения жилые или служебные. Даже дворец государя, куда сейчас вел меня Бернар, был частично резиденцией, частично залом приемов, а отчасти базиликой.
Десятиминутной прогулки мне хватило на то, чтобы внутренне более-менее собраться перед аудиенцией с архиепископом Арном. Его репутация фанатичного поборника государевой воли многих повергала в трепет. Не так давно король Карл избрал его для осуществления тяжелой, тернистой цели: обращения закоснелых в своем язычестве, неудержимых в конном бою и варварски неистовых аваров в христианство, и с некоторых пор Его величество мог, наконец, заявить о покорении этих строптивцев. До этого же они на протяжении поколений когтили своими буйными набегами восток Европы – жгли, грабили, обкладывали людей данью… Базилевс Византии и тот бывал вынужден от них откупаться. Но войско Карла, наконец, сокрушило аваров, и теперь король ждал их повального обращения в истинную веру. В Арне же государь, несомненно, усматривал ту плеть, которой достанет хлесткости перешибить упорство этих язычников, ну а если уместней плети окажется острие меча, то быть по сему.
