Труппа выехала из Филадельфии, держа путь к Нью-Каслу с его островерхими кирпичными домами, когда небесные хляби разверзлись и потоки дождя вознамерились утопить бродячий цирк. Маленькая лошадка металась и лягалась внутри фургона. Лама ревела, словно раненый ребенок. Опасаясь, что если они продолжат свой путь, то могут основательно застрять в вязкой грязи, Пибоди распорядился остановиться и выждать, пока дождь прекратится.
Ночь выдалась жаркой и душной. Все рано легли спать. Низко висели грозовые облака. Эвангелину сморил сон, как прежде часто бывало с ее бабушкой. Ночью ее мучили кошмары, вызванные чувством вины.
Сначала побег. Окровавленные колени, тяжелое дыхание… Она безуспешно хватает ртом воздух… А потом она оказалась на кухонном полу. Рука бабушки вцепилась ей в горло. Ее рот открыт. Бабушка кувшин за кувшином заливает ей в глотку кипяток. Горячая вода переполняет рот, обжигает внутренности, заполняя те пустоты, которые выело в ней чувство вины.
Ее рыдание во сне разбудило тех, кто спал неподалеку. Амос проснулся и привстал, принюхался, прислушался. Эхо проникало ему под кожу, словно электрический разряд. Амос соскочил со своей постели в фургоне Пибоди, отодвинул бархатный полог и пошел на звук.
Пальцы его ног утопали в размокшей земле. Парень направлялся к поставленной на бок гигантской лохани. Умелые руки отодвинули промасленную ткань занавеси. Широко раскрытые глаза вглядывались во тьму. На досках лохани она металась и дрыгала ногами, не девушка, поднявшаяся из воды, а дикое животное, попавшее в капкан. Амос прислушался. Она часто и тяжело дышала. Нет, она задыхалась, она металась, объятая страхом.
Парень залез внутрь. Пальцы погладили ее по щеке. Он сжал рукой ее плечо. Девушка, вцепившись в него, притянула его к себе. Ложись рядом. Амос стряхнул ее руку, дивясь мягкости ее кожи и холоду, который, несмотря на жару, исходил от Эвангелины.
Ее глаза приоткрылись. Девушка отпрянула, с тяжелым звуком ударившись о доски. Губы ее шевелились, но не издали ни единого звука. Амос понял. Слишком много звуков. Они мешают друг другу. Тело билось, прижимаясь ко дну лохани.
Амос прикоснулся к ее ключице. Ее рука обняла его. Парень заметил фиолетовый синяк, оставшийся на плече от удара о доски. Его очаровал этот след. Он провел кончиками пальцев вдоль его краев. Потемнение на коже, синяк… Почему же этот синяк кажется ему таким милым? Амос попытался вырвать девушку из лап кошмара. Он потянул Эвангелину за руку, но та не сдвинулась с места. Слезы струились из ее глаз. Он не знал, зачем это ему, но чувствовал, что обязан удержать ее. Парень решил успокоить ее, уложить спать, но девушка не двигалась. На ощупь она была теплой и мягкой, порождала забытые воспоминания, которые прятались где-то в закоулках его головы, что-то из тех времен, когда он был совсем маленьким.
Амос решил прилечь рядом. Он свернулся калачиком на матрасе рядом с мягкой девушкой с трясущимися коленями и красивым синяком. Она заснула. Да, Эвангелина смогла заснуть. Амос решил, что он будет бодрствовать, на всякий случай. Она очень напугана и такая мягкая на ощупь, словно утиный пух.
Изнемогая от спертого воздуха и неприятных флюидов, мадам Рыжкова распахнула дверь своего фургона и окинула взглядом напитавшуюся дождевой водой поляну. А потом она услышала крик. Дрожание в затылке… Холод, который ощущает женщина, когда мертвый произносит ее имя. Она слышала этот крик прежде. Она преодолела моря и океаны, лишь бы никогда его больше не услышать. Мадам Рыжкова тотчас зажмурилась, желая воскресить в памяти образ дорогой бледной мужской руки с прямоугольной формы кончиками пальцев, исчезающей в холодных водах реки. Когда старуха вновь открыла глаза, то увидела бегущую тень ее ученика. Он бежал туда, где спала утопленница. Губы Рыжковой скривились. Она сплюнула, чтобы не произнести этого слова вслух, но удержаться было ой как непросто. Русалка.
Встав с первыми лучами солнца, Пибоди увидел их вместе. Два измученных усталостью тела, наполовину зарывшиеся в солому из разорванного матраса. Рука Амоса крепко обнимала Эвангелину за плечи. Пальцы гладили уродливый синяк. Эти двое представляли собой угловатую головоломку, в которой, впрочем, каждая часть была на своем месте. С тех пор как мистер Пибоди в последний раз испытывал желание, юношеское томление, минуло очень много времени, по крайней мере лет десять. Тогда еще жива была его супруга. Ему хотелось пригладить непослушные патлы на голове парня, но Пибоди решил, что лучше их не будить. Старик осторожно опустил холстину и похлопал себя по ноге, поздравляя с удачей. Будущее предвещало рождение замечательных детей – мальчиков-дикарей и русалок, предсказателей и танцоров, приносящих доход красавиц и красавцев.
Глава 9
15 июля
Шелест бумаги разбудил меня. Значит, Энола проснулась и теперь, сидя за столом, листает мою записную книжку. С одной стороны головы волосы смялись, придавленные подушкой. Входная дверь поскрипывает, впуская в дом пахнущий солью ветер с пролива. Я зевнул. Не взглянув в мою сторону, сестра указала рукой на стоящую на полу дымящуюся чашку кофе. Да, мы оба знаем, что, прежде чем говорить, следует выпить кофе.
Кофе просто ужасный, подгоревший, но то, что мне не пришлось его заваривать, делает напиток гораздо вкуснее. Балансируя на задних ножках стула, Энола попивала из своей чашки.
– Спасибо.
– Я заглянула в твою записную книжку, – сказала сестра.
– Я заметил. Я был бы тебе очень признателен, если бы ты не рылась в моих вещах.
– Имена тех женщин… Они что, родственницы?
– Насколько можно судить, да. Ты ведь знаешь людей цирка. Когда имеешь с ними дело, всегда трудно определить, кто есть кто.
Имена имеют свойство меняться, люди исчезают, покинув шоу и сменив фамилию, а уйдя на покой, желают вести спокойную жизнь анонима, носясь по жизни на крыльях попутного ветра.
– Они все утонули.
Что-то в ее голосе заставило меня сказать:
– Мои источники несколько неоднородны.
Сестра слегка прикусила губу.
– Ты думаешь, они покончили жизнь самоубийством?
– Может, так, а может, нет. Алиса так думает.
Объяснить рационально эту череду смертей по-другому просто не получалось, хотя ничего рационального во всем этом и не наблюдалось.
– Возможно, некоторые из них – несчастные случаи, – добавил я.
– Я всегда знаю, когда ты врешь. Тебе это известно? У тебя при этом дергается левая рука.
Энола, приподняв ногу, уперлась ею в стол. Одежда ее измялась после сна, а юбка висела как пожеванная простыня. Она засунула большой палец в рот, прикусила его, а затем ударила себя по руке, словно наказывая за что-то.
– Все из-за этой книги? – спросила сестра.
– Я люблю загадки, а эта не из простых.
Правда ли моя рука подергивается? Ночью Энола вела себя как мама. Осталось девять дней. До чего? Сейчас сестра полна сил и энергии. Я что-то упустил в своих рассуждениях. Не связано ли это с возрастом? Маме было тридцать два, когда она утонула. Ее мать была моложе, как мне кажется. Селина Дувел. Черт побери! Следует все еще раз проверить.
