– Мама говорит, что ей удобнее на половину восьмого. Подойдет?
Я закрутил кончик ее косы вокруг своего пальца и слегка дернул.
– Семь тридцать – то, что нужно.
Когда мы расставались, Алиса сказала:
– Без тебя на работе как-то непривычно.
Запоздалое соображение.
Фрэнк захочет поговорить о доме и Пелевском, а рискует узнать, что безработный сосед спит с его дочерью и крайне нуждается в четверти миллиона долларов.
Мы с сестрой ждали, пока Дойл брился. Энола машинально выковыряла кусочек набивки из кресла и бросила его на одну из моих рубашек. Я так давно не видел сестру, что произошедшие с ней внешние изменения представлялись мне просто чудовищными, начиная с ее прически и заканчивая худобой. Меня пугало ее погружение в транс во время гадания и раздражал парень, приехавший вслед за ней. Когда я прошлым вечером вернулся домой, Энола гадала, а Дойл в это время мирно храпел в ее постели. Нет, эти карты не марсельская колода и не колода Уэйта. Они другие, однако я уже где-то видел похожие рисунки. Я постарался отвлечь сестру, но Энола была слишком поглощена тем, что делала.
– Энола! С тобой все в порядке?
Она выковыряла еще один маленький кусочек поролона.
– Да. А с тобой?
– Могу я тебя кое о чем спросить?
– Нет… Но говори, раз уж начал.
– Твои карты на вид очень старые. В моей книге… Черчварри кое-что знает о присланном им журнале. Он говорит, что приобрел его вместе с другими книгами на аукционе. Но… Между журналом и этими картами есть нечто общее: они такие же ветхие и старинные. Мне интересно, откуда они у тебя.
– Может, он просто не хочет все тебе рассказать, – пробурчала себе под нос сестра. – Карты мамины.
Те самые карты, которые мама держала в руках, когда отец умолял ее остановиться.
– Я не знал, что папа их тебе передал.
– Не он, а Фрэнк.
Сестра продолжала методично потрошить кресло.
– А как они у него оказались?
– Лучше сам у него спроси. Он отдал мне карты незадолго до моего отъезда.
Словом «отъезд» Энола назвала бегство от меня.
– Когда мне следует ждать, что в доме будет вонять так, что не продохнешь?
– Что?
– Ты ведь сжигаешь шалфей, «очищаешь» дымом свои карты?
Сестра закатила глаза.
– Это называется окуривание. Окуривать надо не каждый раз.
– Но все равно придется.
– Это не рабочая, а моя личная колода. Карты впитывают энергию людей и старинных зданий. Ты разговариваешь с картами, и они тебе отвечают. Эти карты я не очищаю, потому что только я с ними разговариваю.
– И о чем ты с ними разговариваешь?
«Беседы» сестры с мамиными картами меня сильно беспокоили.
– О тебе, – улыбнувшись по-акульи, ответила Энола.
Из ванной вышел свежевыбритый Дойл. Хотя лучше он от этого не стал, мне все же удалось заметить под слоями татуировок некий намек на симпатичного молодого человека со Среднего Запада.
– Эй! Мы уже готовы? – спросил Дойл.
Он беспокойно вертел головой – так, словно чувствовал, что чего-то здесь не хватает.
– А как же! – воскликнула Энола и, подскочив к парню, громко чмокнула его в область уха.
– Ты предупредила их, что приведешь меня с собой? – спросил Дойл. – Их следовало бы предупредить.
– О чем? Мак-Эвои – приятные люди, – сказала моя сестра.
Он перевел взгляд на меня. Его челюсть озабоченно задвигалась, а вместе с ней задергались щупальца.
– Многих людей пугают татуировки.
Я представил, о чем Фрэнку придется услышать сегодня вечером, и произнес:
– Уверен, что с этим проблем не будет.
Я последовал за ними по гравийной дорожке. Мы пересекли улицу и подошли к дому Мак-Эвоев. Крыша из крашенного в белый цвет гонта. Ограда из штакетника. Недавно выкрашенное крыльцо. На медной табличке значится, что дом был построен неким Сэмюелем Л. Вабашем в 1763 году. Во дворе я увидел качели, которые помогал сооружать для Алисы мой отец.
– Похоже на дом моей мамы, – заметил Дойл, высовывая кончик языка из уголка рта.
Жалюзи на одном из окон фасада были опущены. У жены Фрэнка есть бинокль. Она наблюдает за всеми, кто появляется на нашей улице. Скорее всего, это Ли сообщила мужу, что с нашего дома упал водосточный желоб.
Энола поджидала нас на крыльце. На секунду в ее глазах промелькнул страх, но, когда рядом с ней встал Дойл, он рассеялся.
– Эй! – окликнул я сестру.
– Что?
Это «что» стало концом неначавшегося разговора.
Дверь распахнулась, и сестра бросилась обнимать Фрэнка.
– Слишком долго ты нас не навещала, слишком долго…. – сказал он.
Я помахал рукой Ли, которая топталась в глубине гостиной. Она улыбнулась и вежливо поздоровалась. Ли, в отличие от Фрэнка, никогда не отличалась особым радушием.
Глаза Фрэнка задержались на Дойле. Пожилой мужчина часто-часто захлопал ресницами, а затем, смешно вытаращив глаза, поздоровался с удивительным гостем. К чести Дойла, надо сказать, что он оставался совершенно невозмутимым. Электрический Парень протянул руку.
– Дойл Барлет.
А я-то думал, что Дойл – его фамилия.
– Фрэнк Мак-Эвой. Рад с вами познакомиться.
Рукопожатие затянулось. Я кашлянул, и Фрэнк отпустил руку Дойла.
– Не вижу причины задерживаться на крыльце. Ли почти закончила свои дела на кухне, – произнес Фрэнк и почесал обгоревший на солнце нос. – Алиса уже здесь.
– Замечательно.
– Хорошо, что вы, ребята, вновь собрались под одной крышей, – сказал он, дружески похлопав меня по плечу.
Я прошел за Фрэнком в дом. Планировка наших домов похожа. Диван – справа, у дальней стены гостиной. Кухня выходит окнами во двор. Слева начинается коридор, из которого можно попасть в три спальни. Вот только дом Фрэнка содержался в идеальном порядке. На бледно-желтых стенах с фотографиями Алисы в рамках нет ни одной трещины. У двери – снимок с выпускного. На нем Алиса стоит в заднем ряду, так как была самой высокой среди девочек. Сейчас она задержалась в кухне: отсрочивает неизбежную неловкость, степень которой даже она не осознает. При виде меня она приветственно взмахнула рукой, а потом заметила Дойла. Ее губы, привыкшие к тишине библиотеки, беззвучно произнесли: «А это что еще такое?»
Ужин прошел вполне сносно. Ли выставила фарфоровый сервиз, что заставило всех чувствовать себя еще более неловко. Энола таращилась на отделанную кружевами скатерть. Хозяева извлекли на свет изящное столовое серебро. Воду из-под крана пили из хрустальных бокалов. В зеленовато-черной руке Дойла хрусталь смотрелся, мягко говоря, очень странно.
