– Я пошла к воде рано утром, хотела застать прилив в его верхней точке, а они – повсюду, как прежде, – сказала она.
– Ты сама спустилась?
– А что? Дойл – лентяй, а ты спал.
Мне не следовало бояться, но противный, докучливый страх все сверлил меня… Довольно ощутимый страх, если начистоту.
– Перестань относиться ко мне так, словно я твоя дочь. Это никогда не шло нам на пользу.
Энола потерла одну ногу о другую, стряхивая на пол песчинки. Она права. Я все время присматривал за ней и заботился о ней, и тогда сестра собрала вещи и уехала.
– Ты звонил Алисе? Извиниться никогда не помешает.
Я пропустил ее замечание мимо ушей.
– Много мечехвостов?
– Несметное количество. Странное дело. Я уже решила, что они все вымерли, а тут такое…
Послышался шелест. Опять эти карты! Сестра посмотрела мне в глаза. От этого ее взгляда мне стало не по себе. Я знал, что она пытается найти меня прежнего – такого, каким я был до того, как папа умер, а она нас оставила. Я прежний – где-то здесь.
– Я помню тебя, когда вокруг была тьма-тьмущая мечехвостов, – сказала Энола.
– Я тоже помню, – отозвался я, чтобы не молчать.
Папе оставалось жить всего ничего. Последнее лето его жизни. Я первым заметил мечехвостов, когда смотрел вниз с обрыва. Мне захотелось показать их сестре. Я ждал Энолу в ее спальне. Даже тогда сестра тайком сбегала из дома, сбегала от отца и, как мне казалось теперь, от меня. Она ходила воровать монеты из телефонов-автоматов, и четвертаки постоянно звякали в ее карманах.
Было уже слишком поздно, и я не рискнул пройти мимо спальни отца. Я вылез через окно, навалившись на подоконник и медленно, по дюйму, опуская ноги, пока они не коснулись земли. Энола последовала моему примеру. Когда-то возле дома росла сосна, а потом, в одну из зим, дерево упало на лужайку, вплотную к окну, так, что скрывало от глаз отца наш преступный побег.
Мы шли к обрыву, продираясь сквозь высокий кустарник. Я крепко держал сестру за руку. Мы шли, прижимаясь друг к другу. Я был без обуви. Помню, как ступни кололи веточки и жесткая береговая трава. Заглянув в черноту обрыва, мы решили спускаться по лестнице. Я предложил сестре отнести ее на себе. Тогда она была еще маленькой, мне это не составляло труда. Я спустился с крутого берега, а Энола подпрыгивала у меня на руках всякий раз, когда мои ступни проваливались в песок.
На берегу мы позволили волнам похоронить наши ступни в песке. Прошло несколько минут. Что-то начало царапаться о наши ноги. Энола нагнулась, чтобы узнать то, что я уже и так знал: холодный, твердый, гладкий панцирь с шероховатостями по краям и с двумя бугорками. Мечехвосты. Я посоветовал ей приглядеться: на пляже, вдоль кромки прибоя, лежали сотни поблескивающих в слабом ночном свете «камней». Дальше в море, под водой, двигались, всплывая и опускаясь на дно, темные тени. До этого я редко встречал живых мечехвостов, а на пляже натыкался лишь на пустые, как оболочки цикад, панцири этих существ. Сейчас перед нами были сотни, нет, тысячи мечехвостов. Они наталкивались друг на друга, их хвосты вертелись, словно палочки в руках слепцов.
Энола улыбнулась. Ее нос сморщился. Мне всегда так не хватает этого ее сморщенного носика!
– Ты сказал, что они очень древние, древнейшие из животных. Я задумалась о том, знают ли эти существа, что все вокруг них так сильно изменилось?
– Должны бы знать.
Из-за того, что многие их инстинкты стали теперь бесполезными… Из-за того, что на дне попадаются куски асфальта и битый кирпич… Из-за того, что гигантские морские чудовища исчезли, а остались только они, мечехвосты.
– Я хотела достучаться до папы, – сказала Энола.
– А в результате он только расстраивался.
Незадолго до своей смерти папа дни напролет проводил в кухне, уставившись на пустой стул, на котором когда-то сидела его жена.
– Знаю, – сказала Энола.
Она уселась в кресло и тотчас же принялась пощипывать обивку подлокотника.
– Я осталась стоять на берегу, а ты зашел поглубже в воду. Когда ты вышел из воды, мечехвосты барахтались вокруг твоих ног, а ты хохотал, как идиот.
– Разве ты не зашла со мной в воду?
Сестра удивленно приподняла брови.
– Я думала, что ты все помнишь. Меня эти твари очень напугали, а вот ты бесстрашно шагнул в воду. Они пытались взобраться по твоим ногам, словно по стволам деревьев. Не думаю, что тогда тебе пришло в голову, что если ты не удержишь равновесие, то эти твари просто накроют тебя с головой. – Теперь Энола вела себя как четырнадцатилетний подросток. – Пока ты стоял и смеялся, я на берегу думала, что буду делать, если ты не удержишься на ногах.
Тени воспоминаний: сестра, стоя на берегу, кричит и умоляет меня вернуться. Но мне было приятно стоять в воде, кишащей этими древними созданиями. Они ползали по моим ногам. Их твердые щупальца небольно скреблись по моей коже, щекотали меня. Вот только никто по мне не взбирался. Ничего подобного просто не было.
– Тебя до середины бедер облепили эти твари. Ты сам на себя не был похож в ту минуту.
Тихий шелест карт, оживших в кармане ее юбки. Я представил себе, как сестра проводит пальцами по их краям.
– Мне показалось, что мечехвосты собираются тебя утащить. Как будто мама позвала тебя к себе.
Мост. Осень. Колода карт в руке матери. На верхней карте – голые мужчина и женщина. Мама быстро прячет карты. Любовники.
– Они спаривались. Такое происходит каждый год.
– Теперь я это знаю, глупыш, – заявила сестра. – Я просто хочу сказать, что боялась за тебя… Тот, кто разговаривает с мечехвостами!
Папа умер, и мечехвосты сразу же пропали. Теперь по ночам на пляже не было никого, кроме нас. А потом, гораздо позже, уехала и Энола, уехала, как только смогла.
– Почему ты уехала?
Я не думал, что задам этот вопрос, и немного испугался, даже расстроился. Хотя и до смерти отца мы жили только вдвоем – я и она.
– Наш дом похож на гробницу, – призналась сестра, глядя из окна на подъездную дорожку перед домом Фрэнка, – на памятник людям, которые, если и любили меня, то недостаточно сильно, чтобы потрудиться продолжать жить. – Она перевела на меня взгляд. – Знаю, знаю… Ты остался здесь, все еще живешь в этих стенах. Если за это полагаются награды, ты точно получишь медальку. Маме было наплевать. Она уплыла в открытое море, не дав себе труда узнать меня получше. Папа повел себя еще хуже. После ее смерти он и секунды своего времени не уделил детям. Он просто притворялся, что живет, до тех пор, пока не умер по-настоящему.
– Я понимаю, почему ты на них зла.
– Ты хоть помнишь, каким изможденным тогда был? Как обслуживал столы, перемывал горы посуды… А сколько времени ты проводил в школе и библиотеке! И все это ради меня!
