На следующий день пошел дождь.
Туман окутал весь Шарлотт. Пибоди приказал возвести сцену напротив огромного здания железнодорожного вокзала, однако земля размокла, и сцена начала разваливаться под собственной тяжестью. Руки и ноги Бенно застревали в вязкой красной земле. Инвентарь выпадал из рук Мелины, а глотать огонь вообще не представлялось возможным. Лакомка и лама упирались, когда их пытались вывести из фургона. Пришлось Нату выносить маленькую лошадку на руках.
Только к месье и мадам Ферез выстроилась длинная очередь. Весть о бродячем цирке расползлась по округе. Люди приезжали со всего округа Мекленберг, готовые тратить деньги на зрелища.
Лавочки не открывались. Молодые женщины падали в обморок. Дети… Никогда раньше они не видели столько детей. Маленькие девочки просили позволения прикоснуться к рукаву платья Эвангелины либо к прядке волос. Мальчиков интересовало не только ее платье, но и одежда Амоса, столь разительно отличавшаяся от того, в чем имели обыкновение ходить местные мужчины. На них спешили поглазеть молодые возлюбленные, старые девы и пожилые люди. К ним в фургон заглянула миссис Тигхе и была поражена увиденным.
– Боюсь, что вы привыкли к более утонченным вещам, чем те, которые сможете отыскать в Шарлотте, – шепотом сказала она.
Амос лишь улыбнулся. Она бы так не думала, если бы видела клетку мальчика-дикаря.
Измученные за день, они попадали на кровать и заснули, не сказав друг другу ни слова.
На третью ночь небо над Шарлоттом разверзлось. Дождевые потоки принесли с собой грязь с холмов и труху из-под корней, все это хлынуло на город, и Шарлотт стал захлебываться в нечистотах. Бенно и Мелина не выходили из своих фургонов. Мейксел оставался с животными. Воды Катобы залили Шуге-Крик, Брайер-Крик и окрестности города. Пибоди настаивал на том, чтобы Ферезы продолжали работать.
– Замечательное место! – говорил он. – Многие политики и люди большой учености родом отсюда. Однако городок лишь аванпост прогресса. Недостатки следует чем-то компенсировать. Если люди хотят отдавать свои денежки прорицателям, значит, прорицатели должны продолжать работать.
Амос тасовал карты до тех пор, пока пальцы его не стали болеть. Эвангелина вещала, пока не охрипла. Когда она совсем не смогла говорить, Амос пустил карты в пляс, развлекая таким образом посетителей. При этом он спрятал у себя в кармане те карты, на которые после реки и дождя Эвангелине вообще не следовало смотреть.
На четвертый день Эвангелина проснулась от острой боли. Ее вопль был безмолвным.
Амос и Эвангелина не спустились из своего номера к завтраку. Пибоди потребовал от миссис Тигхе, чтобы она их разбудила. Женщина звала постояльцев, стучала в дверь, пока у нее не разболелась рука. Наконец на пороге возник Амос. При виде его, полуодетого, с торчащими во все стороны волосами, с судорожно хватающим воздух ртом, миссис Тигхе завопила. Амос преградил ей вход в номер и потянулся за картой. Когда все его попытки объясниться с женщиной не увенчались успехом, он позволил ей войти.
Шторы были задернуты. Одежда из сундуков разбросана повсюду: сапоги, башмаки, щетки для укладки волос, гребешки. В центре всего этого беспорядка, на огромной дубовой кровати, которую знавал сам Джордж Вашингтон, лежала, обхватив руками свой огромный живот, Эвангелина.
Миссис Тигхе, родившая нескольких детей, как вполне здоровых, так и мертвых, сразу же поняла, в чем дело, и сказала:
– Месье, скоро роды. Не нужно вам здесь находиться. Я пошлю мальчика за врачом.
Несмотря на все уговоры, Амос не ушел, а уселся на пол у кровати. Он потянулся к руке любимой, но та ударом отбросила его руку. Когда Эвангелину не мучили схватки, они слушали шум дождя. Гроза все усиливалась, но роженицу звуки за окном лишь успокаивали, напоминая о существовании окружающего мира.
Услышав о предстоящих родах, Пибоди прищелкнул каблуками и велел всем членам труппы следовать в таверну Мейсона, чтобы отпраздновать это событие. Вот только таверна оказалась закрытой из-за того, что воды залили винный подвальчик. Пибоди решил обосноваться в большом зале таверны Кука, стоявшей на возвышении. Выбеленные стены и мощные коричневые балки под потолком придавали комнате уюта. Эль лился рекой. Циркачи расселись на стульях, для удобства подложив под себя мягкие подушечки, и наблюдали, как улицы превращаются в болото, а потом заливаются потоками воды. Они ждали. Ребенок Эвангелины не спешил увидеть свет дня.
Послали за врачом. Сын миссис Тигхе побежал вниз по течению реки по направлению к Вэксхоз, где стоял дом врача. Мальчик застал доктора за работой: тот обкладывал свой дом мешками с песком. Его супруга лоханью выливала из окон речную воду. Мальчик передал просьбу матери.
– Женщины испокон веков рожают без чьей-либо помощи, сынок, – смахивая дождевые капли с лица, произнес врач. – А вот обложить дом мешками с песком – другое дело. Домам нужна мужская забота. Всего хорошего!
Уровень реки продолжал повышаться. Днем большие бочонки из таверны Мейсона проплыли мимо окон таверны Кука. Сквозь щели в полу начала просачиваться вода. Циркачи заткнули щель под дверью тряпками, навалили сверху мешки с песком, подперли дверь столами. Пибоди, полулежа на тахте, наблюдал, находясь в относительной безопасности, за ливнем. Бенно и Мелина сидели на стульях, а пол под ними заливала вода. Мелина попросила акробата сходить проверить, как там Амос.
– Подозреваю, рад мне он не будет, – отозвался Бенно. – И что мне ему сказать?
Акробат старался держать равновесие, стоя на пятках и мрачно взирая на все прибывающую воду.
Ближе к вечеру утонул Орен Мапотер, сын местного шляпника. Течение снесло его тело на десять миль и прибило к берегу у Пайнвилла.
Вечерело. Эвангелина безвольно распласталась на матрасе, вся покрытая потом, который имел запах железа и соли. Она до крови искусала себе губы. Амос, забравшись на кровать, гладил пальцами ее по щекам. Губы женщины двигались. По-видимому, она хотела его поблагодарить, но не смогла. Лицо Эвангелины исказилось. Одиночество проникло в нее вместе с тревогой. Амос скрипел зубами от бессилия. Если она умрет и заберет с собой их ребенка, как он будет жить? Если она умрет, оставит ему младенца, сможет ли он вырастить их дитя? У ребенка, возможно, будут ее глаза. Ребенок, быть может, будет немым. Сможет ли он полюбить дитя, убившее Эвангелину?
Ночью погиб скот на ферме Ставишей. Коровы и свиньи сгрудились в углу хлева, пытаясь вырваться на свободу и спастись. Под напором воды и животных хлев развалился, похоронив под собой своих обитателей. Те, кто выжил, представляли собой любопытное зрелище. То и дело по Шуге-Крик проплывали телки, держа морды над водой в отчаянной попытке не захлебнуться.
В речке, рядом с трупами скота, плавало тело Юстаса Вайлдера, местного пьянчужки, который накануне своей гибели коснулся губами руки Эвангелины. Он вышел на крыльцо своего дома, прокричал что-то грозе, сделал шаг и упал в воду. Его лысая голова выглядывала из воды, посверкивая в лунном свете, пока река несла его, словно бревно. Пресвитерианская церковь, не выдержав, рухнула. Церковные скамьи ударялись о стены здания суда так, словно были не тяжелее спичек. По улицам Шарлотта поплыли церковные книги.
