Бесс так расплакалась, словно была ранена и истекала кровью. А что, если она умрет? Амос делал все, что мог, чтобы успокоить дочь. Он укачивал ее, гладил по головке, а окончательно сдавшись, обратился за помощью к Сюзанне, так как не смог придумать ничего лучшего. Девушка-змея, покачав ребенка на руках, позвала Мелину, и та почесала Бесс животик. Нат надул щеки и дал малышке пососать сладкий корень, но девочка продолжала орать, пока не охрипла. Ей нужна была мать.
Амос ждал.
Настал вечер, а Эвангелина все не возвращалась.
Она шла к океану. Деревья сменила трава, а траву – песчаная полоса, которая призывно улыбалась, приглашая зайти в воду. В прошлом купания в расслабленном состоянии в реке всегда приносили мир в ее душу. Но на этот раз ничего подобного не произошло. Ее дыхание стало более глубоким после рождения ребенка. Все эти перемены были для нее полной неожиданностью. Теперь труппа ее ненавидит. Она-то сможет снести их неприязнь, но недоверие Амоса глубоко ранило ее душу. Тело ее изменило не только рождение Бесс, оно изменилось ради него. Углубление между шеей и плечом стало местом отдохновения для его головы, позвоночник изогнулся, чтобы ей было удобнее лежать подле него. Ее сердце медленнее стучало, когда замедлялось биение его сердца.
Они могут уйти. Она уйдет и уведет его с собой.
Вода пахла солью, а не гниющим торфом, как река. Она окунулась в воду с головой, и знакомая тяжесть навалилась на нее, оживляя давным-давно забытые воспоминания о том, как бабушка Виссер ее топила. В воде она не слышала криков Бесс.
Эвангелина встала ногами на океанское дно. Под ступней оказалось что-то гладкое, похожее на камень, но оно, выскользнув, отползло в сторону. Что-то острое кольнуло молодую женщину в ногу, словно ударило. Эвангелина передвинулась, и тогда на нее обрушилось с дюжину подобных ударов. Она выпустила из груди немного воздуха. Вода на вкус была соленой.
В холодной воде у дна Эвангелина не могла видеть, как шевелящиеся ножки и хвосты запутываются в складках ее платья, взбираются по ступням и лодыжкам, цепляются за чулки. Она почувствовала себя свободной и умиротворенной. Такого облегчения Эвангелина не испытывала с самого младенчества. Когда бабушка держала ее голову под водой в лохани, она не чувствовала страха. Сердечко ее билось чаще не из-за страха, а из-за ощущения того, что все идет своим чередом. Подол ее платья увяз в песке под тяжестью ползущих по нему существ.
Я принадлежу этой стихии.
Когда ее лишают воды, она убивает. Она убивала бабушек и сыновей, отравляла реки. Она смывала города с лица земли. Но в воде она становилась цельным человеком. В воде она никому не причиняла никакого вреда.
Эвангелина позволила существам взбираться вверх по ее одежде, заползать на руки, и в конце концов всю ее окутала живая мантилья. Покрытые панцирями тела облепили молодую женщину со всех сторон. Когда тяжесть стала непереносимой, она села на дно. Пузыри воздуха поднимались на поверхность и терялись среди волн.
Когда и сидеть стало трудно, Эвангелина легла. Ножки и хвосты запутывались в ее волосах, пока она не стала ими, а они – ею. Спина плотно вжалась в песок. Тельца тварей похитили последний воздух из ее легких.
Карты были во всем правы. Она несла беду всюду, где ступала ее нога. Она убийца, хоть и поневоле. Эвангелина подумала о дочери, чье рождение принесло столько бед. Амос, ее Амос с добрыми глазами и проворными руками, не подпустит ребенка к воде. Эвангелина подумала, что ее смерть послужит добру. Когда желание дышать стало подобно лютому голоду, она открыла рот. В него хлынули песок и океан. Внутри нее воды теперь оказалось не меньше, чем снаружи. «Странно, – подумалось ей. – Даже русалки могут утонуть».
Амос так и не заснул. Он качал ребенка до тех пор, пока утро не проникло в фургон сквозь щели между досками. Он пошел к воде поискать Эвангелину, но ее нигде не было. Он качал Бесс, прижимая ее к своей груди, а та вопила, требуя маму и молока. Амос искал следы ног, искал платье, но на берегу его встретили лишь странные создания, похожие на крабов. Своими хвостами они замели все следы ее пребывания здесь.
Бенно нашел Амоса бродящим по берегу. Из его груди вырывался глухой отрывистый звук, похожий на лай. Акробат потряс его за плечо, неприятно удивленный и этим звуком, и внешним видом Амоса.
– Что она сделала? Ты не ранен? Она причинила вред ребенку?
Амос вырвался. Глаза его сузились. Он окидывал взглядом Бенно, начиная со стоптанных башмаков и прорехи на рубахе и заканчивая шрамом, затем издал рыкающий звук и бросился искать Пибоди.
Не заговаривая о том, что им пора отправляться в путь, ибо вечером у них выступление, Пибоди послал Мейксела и Ната верхом на лошадях на поиски Эвангелины. Каждому он дал фонарь на случай, если они не вернутся до темноты. Мелина и Бенно отправились искать пропавшую на своих двоих, а Амос остался на берегу. Пибоди пришел к полосе песка с двумя мягкими подушками из своего фургона. Он бросил одну рядом с Амосом, а сам сел на другую. Колени старика хрустнули, словно сухое дерево.
– Мы будем ждать.
Они смотрели на океан. Когда крики Бесс стали нестерпимыми, Пибоди сходил в лагерь и принес чашку козьего молока. Он окунул палец в теплую жидкость и, не забирая младенца у Амоса, накормил Бесс, давая ей слизывать молоко с пальца.
Уже когда на землю опустилась ночь, мечехвосты вернулись в воду. Луна испускала белый свет, отражающийся от поверхности океана, и Амос увидел нечто светлое, танцующее среди волн. Он вскочил на ноги и толкнул задремавшего Пибоди. Старик закашлялся, брызгая слюной. Амос протянул ему ребенка. Убедившись, что Бесс не проснулась, Амос снова стал всматриваться в воду. Он устремился вперед. Вода оказалась очень холодной и темной. Сокрытое во тьме дно как будто хотело засосать его, когда он входил в царство, прежде принадлежавшее только ей. Он покачнулся, попав в зону быстрого течения. Ему и в голову не пришло снять камзол и рубашку, прежде чем войти в воду. Она всегда в одежде входила в воду. Одежда замедляла его движения. Когда Амос добрался до сверкающей вещицы, ноги его болели, а вода доходила ему до губ. Он практически вслепую пытался найти то место, где видел сверкание. На ощупь это было нечто знакомое, но Амос запретил себе об этом думать до тех пор, пока не сможет разглядеть предмет как следует. Он уже почти добрался до берега, когда наконец отважился на это взглянуть.
Белая лента, которая когда-то была пришита к платью Эвангелины на талии. Амос не мог ошибиться. Края ленты обтрепались вследствие бесконечных залезаний и вылезаний из лохани. В его груди что-то взорвалось. Эвангелина – в океане.
– Позволь мне взглянуть, что там у тебя, – крикнул ему с берега Пибоди.
Амос уставился на ленту, а потом нежно прикоснулся к ее краям, которые трогал каждый раз, когда вешал платье сушиться. Он отвернулся от берега и сжал в руке ленту. Он сжимал ее до тех пор, пока не ощутил боль. Амос направился в пучину вод – туда, где течение было сильным. Пибоди что-то кричал ему с берега, но он не слушал. Костюм Фереза настолько пропитался водой, что он едва мог в нем передвигаться. Амос не обращал внимания на крики и не услышал всплеска за спиной.
