Женщины из ичкари использовали свои зрительные навыки, чтобы представить реальные ситуации, которые могут объединить объекты, и противились применению слов в качестве инструментов для сортировки. Это сопротивление проявлялось и у неграмотных крестьян, когда задачи стали более сложными, но не у тех, кто учился грамоте.
Вот два примера. Первый касается неграмотного крестьянина, а второй малограмотного. Вы заметите, что эти две записи также содержат замечания интервьюера. В этой задаче испытуемому показывали четыре карточки с рисунками (молоток, пила, полено и топор) и спрашивали: «Какие из этих предметов можно назвать одним словом?» Разговор с неграмотным крестьянином из глухой деревни развивался так:
Ответ: «Как же это? Если назвать все три одним словом “молоток”, тоже неверно будет!..»
Отказ от обращения к обобщающему названию.
Вопрос: «Но один человек выбрал три предмета – молоток, пилу и топор и сказал, что они схожи».
Ответ: «Пила, молоток и топор все должны работать вместе, но полено тоже должно быть вместе с ними!»
Соскальзывание на практическую ситуацию.
Вопрос: «Как ты думаешь, почему он выбрал эти три вещи, а не полено?»
Ответ: «Может быть у него много дров, но, если он останется без дров, он ничего не сможет делать».
Объяснение в пределах практической ситуации.
Вопрос: «Да, но ведь молоток, пила, топор – инструменты».
Ответ: «Да, но если у нас есть инструменты, то нужно дерево, без него мы ничего не построим».
Разговор с малограмотным двадцатилетним жителем Ташкента был совсем другим и развивался так:
Вопрос: «Какой предмет здесь лишний?»
Ответ: «Здесь не подходят дрова. Они стоят все время на земле, а остальные три вещи можно использовать, хотя и для разной работы».
Категориальная классификация без обозначения обобщенным названием.
Вопрос: «А некоторые говорят, что молоток здесь не подходит».
Ответ: «Я не знаю, правильно или неправильно. Это – полено, это – топор. Если топор туда не пройдет, можно бить его молотком».
Соскальзывание на ситуацию.
Вопрос: «А как можно эти три вещи назвать одним словом?»
Ответ: «Можно назвать “инструменты” (асбоб)».
Вопрос: «А еще какие есть инструменты?»
Ответ: «Рубанок, лопата, ножницы, нож».
Вопрос: «А полено можно назвать “асбоб”?»
Ответ: «Нет, это дерево».
Исследователи обнаружили, что только один неграмотный крестьянин из двадцати шести протестированных смог с помощью подсказки сгруппировать объекты по категориям, 70 процентов малограмотных колхозников смогли сделать это с некоторыми подсказками, а все, кто хотя бы год получал образование, группировали объекты по категориям без всяких подсказок. Их склонность думать, объединяя все элементы в единую историю, уже исчезла.
Они больше не думали по ассоциации. Что еще важнее, они начали находить сходство между объектами, которые не были в точности похожи. Они перешли от разбиения объектов на две группы – одинаковые и не одинаковые или такие же и разные, к трем группам – одинаковые, похожие и разные. Этот, казалось бы, простой сдвиг окажет огромное влияние на их воображение, как мы убедимся в следующей части.
Воображение, уходящее корнями в память
После исследований группировки объектов группа Лурии предъявила узбекам и кашгарцам два последних набора задач. Один набор был направлен на изучение, как испытуемые будут справляться со сходными объектами. Второй раскрывал изменения в том, как они используют воображение.
Финальная задача на определение сходства заключалась в том, что испытуемому предъявляли два объекта, которые не имели друг с другом никакого зрительного сходства и которые с наибольшей вероятностью нельзя было использовать в одних и тех же практических ситуациях. Поскольку визуальные подсказки явно не помогли бы, исследователи хотели увидеть, станут ли в итоге неграмотные использовать названия категорий, чтобы связать эти два элемента вместе. Испытуемые оставались твердо привержены своей стратегии визуального мышления и, как правило, приходили к тому, что говорили только о различиях этих двух элементов.
Хорошим примером этого является интервью с тридцативосьмилетней неграмотной крестьянкой, которая работала в сельской местности. Примечания интервьюера снова включены в протокол.
Вопрос: «Что общего у курицы и собаки?»
Ответ: «Не похожи они… у курицы две ноги, у собаки – четыре; у курицы есть крылья, у собаки – нет; у собаки большие уши, у курицы – маленькие».
Описывает различия, а не сходства.
Вопрос: «Это все различия, а что у них сходного?»
Ответ: «Непохожи они совсем».
Вопрос: «А можно было бы их одним словом назвать?»
Ответ: «Нет, нельзя!»
Вопрос: «Какое слово одинаково подходит к курице и к собаке?»
Ответ: «Не знаю».
Вопрос: «Ну, а слово “животные” подходит?»
Ответ: «Да, это слово подходит».
Принимает обобщающий термин.
Последнее задание было связано с логическими утверждениями, которые называются силлогизмы. Они имеют очевидные ответы, если подходить к ним как к словесным, а не зрительным задачам. Эта задача оказалась непосильной для неграмотных испытуемых, но оказалась довольно легкой даже для тех, у кого были хотя бы зачатки грамотности.
Один силлогизм был таким: «На далеком севере, где снег, все медведи белые. Новая Земля на далеком севере, и там всегда снег. Какого цвета там медведи?»
Вот ответ тридцатисемилетнего крестьянина из глухого кишлака:
Ответ: «Разные звери бывают».
Отказ от вывода из силлогизма.
Услышав силлогизм второй раз, он добавил:
Ответ: «Я не знаю, я видел черного медведя, других я не видел… Каждая местность имеет таких же животных: если белая местность, то белых; если желтая местность, то желтых».
Апелляция лишь к личному, наглядному опыту.
Вопрос: «Ну, а на Новой Земле какие медведи?»
Ответ: «Мы всегда говорим только то, что видим; того, чего не видели, мы не говорим».
То же.
Вопрос: «А что из моих слов следует?» Силлогизм повторяется.
Ответ: «Вот в чем дело: наш царь не похож на вашего царя, а ваш царь не похож на нашего. На ваши слова может ответить только тот, кто видел, а кто не видел, тот не может из ваших слов ничего сказать».
