– Что ж, – заметила Белинда, – он, быть может, выразился неуклюже, но, как мне кажется, по сути верно. Только не пойму, что в таком случае так выводит тебя из равновесия.
– Действительно, что? – спросила Патришия.
Уинтеру показалось: она пока сама не поняла двусмысленности ситуации и не знала, как себя вести. Инстинкт ей ничего еще не подсказал.
Тимми сразу как-то поник и стал рассеянно поглядывать то на дверь, то на окна.
– Ничего особенного. Но он все равно готовит очередную глупость, – Тимми катал в руке кусочек бильярдного мела, вглядываясь по очереди в лица, полные ожидания. – Андре хочет поставить фантазию, основанную на романтических линиях в сюжетах папиных книг.
Белинда резко поднялась.
– Тогда давайте задушим глупость в зародыше, не дожидаясь осуществления плана.
– На романтических линиях? Что значит «на романтических линиях», Тимми? – Топлэди удивленно вскинул брови, словно ответ был действительно для него важен. – Лично я все в книгах мистера Элиота воспринимал романтически. Или я не прав?
– «Лубо́в». – Тимми намеренно и грубо исказил слово, чтобы уничтожить его, вложить вульгарный смысл. – Чистая и непорочная «лубо́в». «Ах, Генри, – произнес он вдруг фальцетом, – ты знаешь, как я люблю тебя, но мы не сможем сочетаться узами брака, пока тень подозрения не исчезнет с доброго имени моего отца».
Повисло удивленное молчание. Но Патришия не выдержала и от души рассмеялась.
– Неужели в книгах твоего отца встречаются подобные пассажи? – спросила она. – А я и не подозревала об этом. Совершенно не обратила внимания.
Уинтер вздохнул. Непонятно, кого теперь называть слабым полом. Мужчины жадно поглощали любовные эпизоды, а женщины пропускали их целыми страницами, чтобы следить за ходом расследования, не отвлекаясь на лирическую чушь. Вслух он сказал:
– «Лубо́в» – действительно ужасная тема для развлечения.
Но Патришия продолжала хихикать, и он почувствовал раздражение водителя автомобиля, безуспешно подающего звуковые сигналы.
А Тимоти – до чего же все-таки всепроникающе влияние Паука – ощущал себя еще и обиженным. «Он наслаждался новым и красивым чувством, центром которого стала Патришия, – думал Уинтер, – и теперь его задевало, что над подобными эмоциями ему позволяли издеваться. И никто не протестовал, а меньше всех – сама девушка». Только Уинтер понимал различие. «Потому что мои знания, – размышлял он, – объективные, теоретические, почерпнутые из лучших литературных источников». Только он видел разницу. Он и, выходит, Андре. А значит, вечернее представление намечалось вовсе не таким, как виделось Тимми. Вероятно, Андре собирался подшутить над Тимми, как раньше они с Арчи выставили дурочкой мисс Кейви. «Это было бы умно, – думал Уинтер, – но зло и может привести к немедленным крайне нежелательным последствиям, если дать событиям развиваться бесконтрольно».
– Не думаю, – сказал он, – чтобы ваш отец разрешил сегодня вечером какие-либо заранее подготовленные увеселения. Всем участникам праздника полезнее всего было бы сесть по углам и заняться починкой часов. Как я полагаю, вы уже в курсе, что часы в доме зловещим образом переведены на разное время?
Но его попытка отвлечь внимание не увенчалась успехом.
– «Элеонора, – тут же процитировал Тимми, у которого на коленях явно лежала книга отца, открытая на самом неприятном для него сейчас месте, – ты слышишь этот счастливый перезвон колоколов? Так знай, они эхом отдаются в моем сердце».
И он улыбнулся им всем печальной улыбкой, в которой сквозила боль мазохиста.
Белинда наконец почувствовала необходимость вмешаться и все объяснить. Причем она старалась говорить так, словно не придавала теме особого значения:
– Не думаю, чтобы папу интересовали подобные вещи. Но когда тиражи заметно выросли, он посчитал правильным включить любовные сцены на потребу широкой публике, ожидавшей чего-то подобного. «Лубо́в» в его романах описана старомодно, совершенно нереалистично, но нам твердят, какой огромный успех она имеет среди читателей. Ведь всегда есть герой и героиня, а конфликт между чувством и долгом должен по всем канонам проявиться уже к тридцатой странице. По-моему, папа почерпнул эту концепцию у Корнеля.
– Сплошная духовность, – продолжил вещать Тимми. – До физической близости доходит, по всей видимости, только уже за пределами последней главы.
Теперь Топлэди смотрел на него с откровенным неодобрением; Патришии, как казалось, только сейчас открылся двойной смысл его слов, и она выглядела озадаченной.
– И вы думаете, – с сомнением спросил Уинтер, – что сегодня вечером нам покажут Генри и Элеонору? Лично я опасаюсь намного худшего. Как бы не случилось, что Генри и Элеонора тоже ожили и свалились на наши головы.
– А это уже произошло, – раздался от двери голос – Эплби.
Все дружно повернулись его сторону.
– Миссис Бердвайр только что прибыла сюда в интересной компании, чтобы пожаловаться, – сказал Эплби. – Или скорее не пожаловаться. Если верить дражайшей Люси Пайк, ее подруга не из того теста слеплена. Она здесь для того, чтобы нанести ответное оскорбление, а заодно отшлепать все задницы, подвернувшиеся ей под руку. Миссис Бердвайр как раз и приходилось выслушивать прошлой ночью отрывки из книг мистера Элиота с описанием, как верно выразилась Белинда, старомодных любовных сцен. Что, вне всякого сомнения, вызывало раздражение у женщины ее горячего темперамента. Викторианская эротика, которую бормочут тебе в ухо по телефону среди ночи! Сама по себе миссис Бердвайр не вызывает симпатий, спору нет, но даже для нее это слишком. Увидев ее на террасе, я подумал, как было бы здорово вызвать сюда Цирцею.
– Цирцею? – изумленно переспросил Уинтер.
– Да, Цирцею, или, по-гречески, Кирку с острова Ээя, всезнающую и могущественную деву. Но это уже другая история, связанная со свиньями
[103].
Снова прогуливаясь с Эплби по мокрой от дождя террасе, Уинтер остановился, чтобы посмотреть на часы. Вообще-то он руководствовался при этом соображениями желудка, но жест сразу же навел его совершенно на другие мысли.
– Расчет времени, – сказал он. – Шутник взял определенный темп. Тимми в течение одного вечера вдруг влюбляется в вашу сестру; и почти тут же начинают шевелиться Генри с Элеонорой. Удивительное сочетание утонченности замысла и скорости его осуществления. Как только Тимми становится уязвим, именно с чувствительных для него позиций наносится удар. И вы были правы, провидчески правы, предсказав, что заговор начнет разветвляться.
– Заговоры не разветвляются, они разрастаются. – Эплби тоже остановился. – Этот заговор разросся. Он достиг интенсивности, навязчивости и почти той же плотности сюжетов, что и паучиная эпопея Элиота. Как я подозреваю, хотя это всего лишь подозрения, до сих пор мы становились свидетелями подготовительных этапов, а главное развлечение нас только ждет, причем не обязательно здесь.
