Шутка со свиньей отличалась необычайной грубостью и жестокостью, как и расчетливой продуманностью, но, тем не менее, помогла решить некоторые из проблем.
Прежде всего это касалось самого мистера Элиота. Стало ясно, что все теории Уинтера и доктора Чоуна, будто он сам мог быть ответственным за направленные против него же действия, оказались несостоятельными. Кстати, даже Эплби не без сожаления расстался с подобной версией. Мистер Элиот, сейчас так мирно беседовавший с Патришией на свои излюбленные буколические темы, не разыгрывал злых шуток над собственной персоной. Грусть Эплби объяснялась просто: хозяин Раст-Холла перестал быть для него загадочной фигурой. А ведь в определенный момент шутник почти сумел психологически раздавить мистера Элиота, поставить его на грань чуть ли не умопомешательства. У мерзавца получилось несколько впечатляющих трюков, но анализ показывал, что его наиболее эффективным оружием, его главным инструментом влияния на сознание мистера Элиота оставалось непостижимое знание мыслей, которыми, как считал сам мистер Элиот, он ни с кем не делился и не успел даже записать. Именно так удалось прижать мистера Элиота к стенке и разочаровать в карьере литератора; только в этом заключался секрет странностей в его поведении. Вот именно секрет! И здесь все еще многое оставалось неясным. По истечении двадцати четырех часов Эплби обнаружил, что события вчерашнего утра следует рассматривать под несколько иным углом. Неожиданно восстановившееся тогда душевное равновесие хозяина не получило окончательного объяснения; его мотивировка выглядела неадекватной. Странные происшествия в Расте не были результатом действий придуманного мистером Элиотом персонажа, как автор Паука не стал клиническим случаем раздвоения личности, совершая поступки под маской своего героя. С необычайной легкостью мистер Элиот освободился от этих навязчивых идей, а помогла ему в этом всего лишь картина Ренуара, найденная у постели Джозефа. И собственное объяснение, данное мистером Элиотом своему возвращению к рациональному мышлению, выглядело неубедительным. Он считал, что его Паук никогда не повел бы себя столь вульгарным образом, как и сам он не способен на такое в случае психологического раздвоения.
Поскольку предположение доктора Чоуна звучало чересчур экстравагантно, то не сразу бросилось в глаза, что и способ, с помощью которого мистер Элиот отмел теорию Чоуна, выглядел, мягко говоря, облегченным и неубедительным. А ведь мистер Элиот при всем своем легкомыслии был человеком необычайного ума и интеллигентности: неужели он мог удовлетвориться настолько простым объяснением? В это было трудно поверить. И все же духовное выздоровление, означавшее крах атаки на его сознание, началось, безусловно, с того момента, когда нашлась похищенная картина. И с того же времени, как заметил Эплби, в этом человеке появилась некая целеустремленность, постепенно нараставшая. Все его разглагольствования о хороших беконных свиньях не могли ввести в заблуждение пристального наблюдателя: ум мистера Элиота активно трудился над чем-то иным.
Но сейчас мистер Элиот уже и не находился в эпицентре ситуации, какой она представлялась в свете последних событий. Он исключался из числа подозреваемых, как и его дети. Кого еще можно было считать заведомо непричастным к происшедшему?
Но чем дольше Эплби размышлял над этим, чем подробнее вспоминал детали проведенного им расследования, тем меньше испытывал уверенности в чем-либо. Можно ли исключить, например, Кермода? Патришия видела, как он сошел с дорожки и направился им навстречу за несколько секунд до прозвучавшего выстрела. В отношении Кермода смущал только подслушанный раньше не самый доброжелательный разговор об Элиоте, но Кермод не мог бы действовать в одиночку. Если за всеми шутками стоял он, то ему активно помогал Оверолл. Тот вроде бы напился, но насколько пьян он был после того, как удрал из театра и накачался спиртным в библиотеке? Не мог ли он позже вернуться в театр никем не замеченный, чтобы произвести выстрел, а потом заставить свинью умереть в страшных муках? Быть может, в пьяном виде было даже легче осуществить подобное варварство? В итоге это тоже оказалось всего лишь злой шуткой, но направленной против Тимми и Белинды: злоумышленник не пожалел усилий, чтобы заставить их поверить, будто перед ними окровавленное тело их отца. Здесь важно отметить, во‑первых, что шутка стала импровизацией, подсказанной издевательствами Андре (в свою очередь, импровизированными) над мисс Кейви и злосчастными щенками в ее книге, как и над пережитыми ею приключениями в деревне. А во‑вторых, шутка все же оказалась шуткой. Настоящего полуночного убийства не состоялось. Но стало ли это результатом того, что намеченную жертву как раз в это время убивать уже не стоило? Или шутник изначально собирался продолжить серию своих мерзопакостных трюков? Если разобраться, то смысл шутки все-таки выглядел убийственным. Несчастную свинью нетрудно было представить тотемом для этой семьи, жертвенным животным, которыми даже современные дикие племена давно подменяют прежние человеческие жертвоприношения. Заменой для самого мистера Элиота, которого злодей, видимо, и желал, и боялся убить… Конечно, едва ли стоило привносить примитивные основы антропологии в расследование. И убийство свиньи не носило чисто ритуального характера. У него имелась практическая цель: внести смятение в семью мистера Элиота с помощью приема, позаимствованного из фигурировавших в придуманных им литературных сюжетах.
Размышления приняли отрывочный характер, и Эплби вернулся к кандидатурам, которые можно было вывести из-под подозрений. Арчи Элиот? Особый склад ума сыщика, при мысли о нем нарисовал Эплби, как Арчи спешит от одного телефона к другому, чтобы перехватить слугу, ответившего на звонок. Простейшая уловка. Но насколько серьезна рана, полученная Арчи? Мог ли он нанести ее себе сам? Что произошло, когда его оставили наедине с доктором Чоуном? Мог он вовремя избавиться от его общества, чтобы издать отвлекающий крик, а потом завершить дело убийством свиньи? Это следовало выяснить, а значит, Эппбли предстояла еще одна, теперь уже незапланированная встреча с доктором Чоуном.
И больше никого заранее оправдать невозможно. В течение тех решающих ночных тридцати минут удивительно большое число людей находились вне наблюдения. Слишком много сумятицы внесли в происходившее многочисленные временные гости дома, создавая своего рода дымовую завесу. «Тот самый случай, – думал Эплби, – требовавший особо тщательного изучения места происшествия, но в то же время оставлявший мало шансов основательно провести подобную работу». В предутренние часы случайные гости Раста начали постепенно разъезжаться по домам, а остальные пунктуально готовились к заранее намеченному визиту в аббатство Шуни. Эплби лишался возможности детально допросить свидетелей, внимательно изучить улики.
И тем не менее даже к аббатству Шун тянулись некоторые ниточки этого дела. Первой проделкой шутника стало ограбление дома миссис Бердвайр, а новость об этом сильно расстроила некоего Хораса Бентона, вписавшего в свою биографию не слишком славную страницу, когда в прошлом он работал на Джаспера Шуна. В аббатстве сейчас находился коллега Бентона доктор Буссеншут, настолько заинтригованный этим событием, что нашел способ втереться в доверие к ограбленной леди. А в одной с Эплби машине сидел Джеральд Уинтер, собственно, и сообщивший историю об ограблении своим товарищам по колледжу, преисполнившись затем горячего желания лично расследовать инциденты в доме своего подопечного Тимми Элиота. Связь между этими фактами представлялась пока не ясной, но едва ли была иллюзорной и надуманной.
