Эти двусмысленные фразы, почему-то напомнившие падших ангелов Мильтона, доставили Бентону краткое, но утонченное удовольствие.
– Понимаю, – сказал он, – но я теперь настолько далек от всего. Мне бы хотелось…
– Но все же, – прервал Шун, задумчиво глядя на собеседника, – для человека часто бывает полезным пожать руку своей умершей сущности.
Бентон заметно вздрогнул.
– Помилуйте, Шун. Я вас не понимаю.
– Я всей душой предан прошлому. – Шун жестом обвел комнату. – Но только не недавнему прошлому. Не тому, которое, как иногда бывает, способно восстать против нас самих. А с людьми, подобными нам с вами, такой поворот событий весьма вероятен. – Он небрежным толчком ботинка вернул на место одно из поленьев в камине. – Кажется, все у тебя под контролем, но никто не гарантирован от неприятных сюрпризов. Вы согласны?
– Да, конечно, согласен. Однако…
– Однако вам хотелось бы того, сего, пятого, десятого. – Теперь Шун улыбался далеко недружелюбно. – А мне хотелось бы чуть более полного понимания происходящего. Я терпеть не могу взрывов, даже если они шутливо устраиваются милейшими Элиотами. И мне не нравится, что вы в страхе бежите из аббатства. Хотя, разумеется, мне не известны причины.
– Спешу вас заверить, – сказал Бентон, – что мой отъезд не связан с какими-то тревожными для вас обстоятельствами.
– То есть прошлое, восставшее против вас, не является нашим общим прошлым?
– Нет. Вернее, я хотел сказать, что никакое прошлое не восставало даже против меня одного. Сама подобная мысль абсурдна.
– И брат мисс Эплби, полицейский, здесь ни при чем?
Бентон изумленно на него уставился.
– Я что-то совсем перестал вас понимать. Мне ничего не известно ни о каком полицейском.
– Хорошо. Прошу меня простить. Я уже не так молод, как прежде, и мне порой начинают мерещиться заговоры. У вас никогда не возникает ощущения, что кто-то строит против вас козни? Впрочем, вам лучше отправиться выполнять свое неотложное задание.
– Задание? Какое задание?
– Доверьтесь мне, Бентон. Кто так срочно посылает вас в город и зачем?
Попытки Бентона опровергнуть слова Шуна прервал громкий стук в дверь. Она открылась, и на пороге возник Буссеншут.
– Бентон! Я слышал, за вами прислали машину. Надеюсь, вы не покидаете нашего благородного хозяина?
С восклицанием, в котором при желании можно было расслышать раздражение, Бентон схватил шляпу.
– Как я только что сообщил мистеру Шуну, мне нужно наведаться в город.
– В город? Поистине, вы меня удивляете. Но вы ведь вернетесь?
– Да, вернусь.
Буссеншут удовлетворенно кивнул.
– Это самое главное, – сказал он. – Но только, пожалуйста, не передумайте.
Осмотр коллекции Шуна, носил отчасти характер интерлюдии – эпизода, поучительного в своей сущности, но не имевшего вроде бы прямого отношения к смутной драме, назревавшей в аббатстве. Именно так отнесся к экскурсии Эплби и лишь позже отчетливо понял, что это была логическая часть подготовки к двум отдельным катастрофическим событиям. В отличие от Тимми Элиота Эплби никогда не коллекционировал ни бабочек, ни чего-либо другого и даже несколько презирал собирательство любых материальных объектов, витая мыслями далеко от демонстрируемых им экспонатов.
Коллекция размещалась в так называемой Длинной галерее, приятном образце домашней архитектуры эпохи Тюдоров, которую Шун умудрился устроить в своем эклектичном особняке. Расположенная там, где при необходимости можно было более экономично распорядиться площадями, создав множество других полезных помещений, галерея протянулась практически через весь дом, и суровость ее архитектурного облика заметно смягчалась кое-где встречавшимися нишами и коридорами, уходившими в боковые пристройки. Арочный потолок держали устремленные вверх каменные перекрытия и балки с грубоватой резьбой, аскетизмом напоминавшие о Средневековье, зато нижняя часть (как и полагалось для обширной библиотеки) целиком относилась к эпохе Высокого Возрождения. Укороченные коринфские пилястры из монолитного белого мрамора были наполовину погружены в стену, отделанную мрамором зеленоватого оттенка, а вверху опять переходили в чисто готические капители. Шесть каминов с системой электрического обогрева, надежно замаскированной за коваными решетками работы самого Никколо Гроссо, являли собой лучшие образцы резьбы по камню пятнадцатого столетия, причем, как и изобилие религиозных деталей, ясно указывало, что не так давно они являлись принадлежностью храмовых сооружений. Канделябры, как поспешил объявить Шун, были созданы по эскизам самого Челлини. Практически всем экспонатам из серебра приписывалось авторство Франческо ди Сер Джорджио да Граведона. Распятие над главным камином изготовил Калуцио да Тоди. Книжные стеллажи закупили у фирмы «Бэггинс энд Рэгг», но их стальная несгораемая основа была отделана сверху под мягкую древесину итальянского грецкого ореха с резными и позолоченными опорами между полками. И даже на крупные стальные решетки, прикрывавшие полки снаружи, нанесли состаренную тусклую позолоту. В ковер тоже вплетались большие золоченые шнуры, а редкие предметы прочей мебели покрывал лак бледного кремового оттенка. Книги имели одинаковые переплеты из дорогой кожи, известной как пергамент. Все сошлись во мнении, что коллекция Шуна размещена со вкусом и изяществом.
Затем в тесном лифте гостей мелкими группами подняли на верхний этаж, где им пришлось ждать на продуваемой сквозняком лестничной площадке, пока с последней кучкой не прибудет сам Шун, чтобы открыть бронированные двери своей главной сокровищницы, формально считавшейся частью библиотеки. Причем, как заметил – Эплби, мистер Элиот держался во время этой церемонии с почтительностью и трепетом придворного, ожидавшего аудиенции самого великого из всех земных монархов прошлого.
– Знаете, Джон, – прошептал он, – поистине удивительно и восхитительно, что такой человек, как Шун, сколотивший состояние путем не всегда достойных интриг и до сих пор, по слухам, участвующий в сделках с оружием, которые многие назвали бы бесчестными и непатриотичными, умеет все же ценить величайшие достижения цивилизации.
– Что касается меня, то я больше уважаю в людях последовательность во взглядах и поступках.
Чело мистера Элиота несколько омрачилось.
– Несомненно, фигура он загадочная и противоречивая. Признаюсь, порой мне тревожно за Белинду. В устройстве жизни этого дома присутствуют некоторые аспекты, которые далеко не всем пришлись бы по душе… О, мой бог!
Двери распахнулись, и внутреннее помещение предстало во всем своем великолепии.
– Боюсь, обстановка скорее предполагает деньги, чем книжные познания.
Обстановка предполагала огромные деньги. Что только подчеркнуло поведение мисс Кейви, первой проникшей в святая святых собрания культурных ценностей Шуна.
