Вот только после передачи дела всей моей жизни в руки более молодых коллег ко мне стали возвращаться мысли об Эркани. А чувства порой начинают брать верх над доводами разума. Я снова вспоминаю о несправедливости и жестокости, жертвой которых стал в прошлом, и мной овладевает стремление хорошенько напугать Рэналда. Но если я когда-нибудь поддамся такому порыву, то это будет означать, что я впал в детство.
Кстати, о детстве… Эркани обладает для меня определенной памятной привлекательностью. Игры во рву, башня, непередаваемое чувство ночных бдений на балконе, галерея, где мы когда-то пытались воссоздать подвиги предков, чьи портреты смотрели на нас с темных стен. Снег на вершине Бен-Кайли, туман над озером, блеск чешуи лососей, преодолевающих бурные пороги… Зов крови действительно силен. Возможно, перед смертью я смогу увидеть Эркани не только во снах.
Сидней, Новый Южный Уэльс
День святого Эндрю, 1936 год
3
Timor Mortis conturbat me… Странно, что мой брат твердит эту строку, хотя умереть суждено мне. Потому что сам я смерти почти не боюсь.
У меня есть перо, руки свободны, а потому я вновь беру свои прежние записи, которые привез в Эркани, чтобы ознакомить с ними Рэналда, и добавляю к ним, что могу. Если мне удастся спрятать блокнот в какой-нибудь щели этих древних стен, как знать, быть может, он их не найдет, и наступит однажды день, когда моя история станет известна всем. Я бы хотел этого: пусть она добавит еще одну мрачную страницу к богатой колоритными событиями хронике семейства Гатри. Вся моя жизнь была посвящена познанию, и потому я верю в необходимость оставить точный и честный отчет о происшедшем.
А значит, я должен прежде всего сделать признание, что оказался в подобном положении исключительно по своей вине и сам несу ответственность за все. Мое поведение было по-детски мстительным. Но более всего меня удручает, насколько плохо я разбирался в человеческой психологии.
Я говорю о мстительности, но на самом деле видел прошлое сквозь искаженное восприятие всепрощения и милосердия. Я приехал, зная, что Рэналд поступил со мной бесчестно, нарушил правила игры, а потому чувствовал себя вправе основательно напугать его, прежде чем уехать и навсегда отойти от всяких дел. Какое поистине детское желание! И насколько ошибочна была моя оценка того, что навсегда разделило нас! Сбежав от меня, лишив лошадей, воды и прочих припасов, – в той кризисной ситуации Рэналд предал прежде всего самого себя. Как одного из Гатри, как брата, как мужчину, в конце концов. И с тех пор он жил, постоянно снедаемый муками совести за свое предательство. Над всей его жизнью доминантой нависло это позорное воспоминание. Ведь это я вытащил его – бьющегося в истерике и благодарного мне подростка – из кишевшего акулами залива в Фримантле, а всего несколько месяцев спустя в буше именно он мог стать виновником моей гибели. И главный вопрос, потребовавший разрешения в этом уединенном шотландском замке, странным образом перекликается с центральной темой величайшей из всех шотландских трагедий – «Макбета». Есть кровавая вина, от которой невозможно избавиться, не пролив новой крови. Рэналд воспринял свой бесчестный поступок не просто как предательство, а как преступление против родного брата. С каждым годом он все яснее осознавал, что покинул меня не в страхе за свою жизнь, но намеренно. Год за годом чувство вины все прочнее пускало корни в его сознании, постепенно изменяя и, в конечном счете, разрушая личность. И потому он теперь в любой ситуации воображает себя загнанным в угол человеком, которому остается лишь быть безжалостным к врагу. Убежденный – пусть я сам своим мелодраматичным появлением внушил ему эту мысль, – что я приехал сюда подобно одному из необузданных в гневе древних Гатри, чтобы свершить акт справедливой мести, он заранее разработал свой план насильственного сопротивления. Но в основу этого плана он положил коварство и утонченную интеллектуальную идею, которую, как теперь понятно, я заведомо не смог бы разгадать. Сейчас, когда я словно восстал из мертвых, он находит своеобразное удовольствие и освобождение от прежних чувств и заново готовит мой конец, принося меня в жертву, будто делая ход в сложной игре, мастером которой он всегда был. Моя смерть в буше эмоционально сразила и уничтожила его; мою смерть в Эркани он полностью проконтролирует и извлечет из нее пользу. Я стану для него «спасательным кругом» – феномен, который мог бы заинтересовать ученых-психологов.
Я написал ему из Австралии, поведав о себе, но ни словом не обмолвившись о своих намерениях, получив, как мне казалось, достаточное удовлетворение от невысказанных прямо угроз и мрачных фигур умолчания. Но я лишь дал ему достаточно времени, чтобы обдумать свой план, окончательно изолировать Эркани, избавиться от лишних слуг и заручиться поддержкой своего мерзкого подручного Хардкасла. Рэналд уже наказан годами совершенно ненормальной жизни, и я не обнаруживаю в себе особого желания передать его в руки правосудия. Но Хардкасл становится соучастником убийства за деньги. Надеюсь, до него карающая десница закона все же дотянется.
Позднее я отправил Рэналду еще одно письмо, сообщая, что доктор Ричард Флиндерс тайно явится в замок ночью двадцать третьего декабря. Это было излишне самонадеянно и мелодраматично само по себе и вдобавок, по иронии судьбы, оказалось очень кстати для собственных мелодраматических фантазий Рэналда. Но я-то вкладывал во все совершенно иной смысл. Я вовсе не собирался оживлять Йена Гатри, а избранный мной час давал возможность брату организовать нашу встречу совершенно конфиденциально. Более того, в выборе мной предпраздничного времени при желании можно было уловить намек на добрые намерения и возможность примирения. В детстве именно в эту полночь мы по секрету встречались, чтобы обсудить, какие сюрпризы сулит нам наступающее Рождество и какие подарки положит в наши носки Санта. Но Рэналд находился не в том состоянии, когда обращаешь внимание на подобные моменты.
Неожиданно обильный снегопад создал для меня проблему. Но я всегда был хорошо тренированным лыжником – мало кто знает, что в Австралии прекрасные условия для занятий этим видом спорта, – а добыть пару лыж в отеле Дануна не составило труда. Там сейчас как раз создается центр для любителей лыжных прогулок, который может стать лучшим в Шотландии. И я добрался до Эркани вполне благополучно, хотя избрал достаточно сложный маршрут между озером и склоном Бен-Кайли.
Меня встретил Хардкасл со всеми ожидаемыми мерами предосторожности и провел сразу в башню. А там они вдвоем с Рэналдом набросились на меня и одолели. Вот, собственно, и все. История проста, хотя удивительна, но может внушать ужас только потому, что мы с Рэналдом все-таки родные братья. Эта маленькая спальня, вероятно, изначально планировалась как тюремная камера и использовалась по назначению столетия тому назад. Я сделал все, что мог. Нескольких местных крыс, созданий умных, но медлительных, мне удалось отловить и использовать в качестве посыльных; вполне вероятно, что они свободно разгуливают по всему этому запущенному зданию. А еще я попытался в меру способностей изобразить австралийский куии
[39], один из самых пронзительных зовов о помощи в мире. Но своды потолка, толстые стены, завывание ветра и поглощающий звуки снежный покров снаружи не позволят услышать меня. А если кто-то и услышит, то примет за крик филина или фокус ветра. К тому же вполне может статься, что в Эркани никого нет, кроме моего брата и его подручного.
