Окно гостиной выходило на приятный и тенистый зеленый массив. На заднем плане, всего в сотне метров отсюда, можно было рассмотреть здание, где работала Камиль Тибо. Эта близость была и преимуществом, и неудобством. При желании можно никогда не покидать эту военную вселенную и буквально провести здесь всю свою жизнь.
Здесь жили целыми семьями. Дети играли в траве, жены питались в столовой вместе со своими мужьями. Место было полно радости, криков, движения.
Но для Камиль все это скоро закончится.
Больше никаких планов, будущего, жизни. Несмотря на настойчивость своего кардиолога, она отказалась от больничной палаты – одна только мысль об искусственном сердце с портативным ящиком в несколько кило, который пришлось бы постоянно таскать с собой, вызывала у нее тошноту.
Она провела жизнь в больницах и не хотела там умирать. Упоминание в ее медицинской карте об «отказе от реанимации» снимала с больницы всякую ответственность в случае возникновения проблемы. Кальмет сделал эту запись с большой горечью и сожалением.
Стоя перед раковиной в маечке на бретельках, Камиль сунула окровавленное бритвенное лезвие под водяную струю. Безразлично смотрела, как красная жидкость исчезает в водовороте слива, только стиснула зубы, потому что боль обжигала живот.
Она страдала, но почувствовала себя лучше. Словно опустошенной. Она уже давно не калечила себя. Необоримая потребность причинить себе боль внезапно выскочила откуда-то из глубины ее внутренностей.
Рассудок может порой забыть, но тело никогда.
Она провела бритвенным лезвием точно по прежним шрамам. Чтобы разбередить старые раны.
Выпустить своих демонов.
Она колебалась: не вонзить ли бритву глубже? Туда, где струится мощный поток крови, красной, как кирпичи домов севера. Прекратить все разом. Положить конец своим мучениям.
Но что-то этому помешало. Что-то в ней самой. Наверняка ее бойцовский характер.
Наложив на раны повязки, она снова села на кровать, вперив глаза в пространство. Грустно, до чего же грустно. Ее рука машинально погладила Веточку, кошку, тершуюся о ее ноги. Бедная зверюшка. Что с ней станет, когда она уйдет?
Камиль отказывалась верить в чудо с новым сердцем и жить в гнусном ожидании еще одной пересадки тоже отказывалась. Отказывалась ждать чужой смерти при ужасных обстоятельствах – чтобы у кого-нибудь лопнул сосуд в мозгу, или произошел разрыв аневризмы, или случилась драма на дороге, – чтобы можно было надеяться получить трансплантат вместе с его тканями. Если такое произойдет, медсестры-координаторы начнут переговоры с семьями, пытаясь убедить их согласиться на дарение, особенно налегая на описание надежды, которую они подарят человеку, если он получит этот орган. Однако по различным причинам – религиозные убеждения, страх увидеть изувеченные останки, отказ от траура или простое незнание воли умершего – близкие противятся этому, так что бо́льшая часть еще пригодных органов в конце концов отправляется в могилу вместе со своим хозяином.
А больные продолжают жить в аду, мучаясь на своих койках.
Ждать органа – все равно что цепляться за спасательный круг посреди океана, надеясь, что мимо пройдет какое-нибудь судно.
Камиль больше не хотела быть среди потерпевших крушение. С теми, кто молится, чтобы дверь их палаты открылась и они увидели обнадеживающее лицо врача. С теми, кто ежечасно и ежедневно надеется на волшебные слова: «У нас есть для вас сердце». Надежда на трансплантат точит вас изнутри, отнимает ваши последние силы.
Это убийственная надежда.
Очередной бритвенный разрез на ее исполосованном шрамами теле открыл Камиль глаза. Она не собирается ждать, пока появится корабль, но продолжит плыть, пока сможет, пока ей позволят силы.
Сдохнуть на ходу, если понадобится, но сдохнуть на своих ногах, в пути. Через пять дней или через три недели.
Она, кривясь от боли, вытянулась на постели рядом с Веточкой и прижалась ухом к маленькому кошачьему сердцу. Сто тридцать ударов в минуту в спокойном состоянии, имеет форму ореха. Потом поразмыслила над последними словами врача и встала. Прошла в глубину комнаты, открыла дверцу комода и вынула обувную коробку.
Внутри хранились крошечные кусочки ее донора, анонимные детали пазла. Его биопсии, темные ломтики принадлежавшего ему сердца, обезвоженные и пойманные в ловушку из синтетической смолы. Черно-белое фото миокарда в разрезе, сделанное во время МРТ, на котором сердце скорее среднего размера, которое могло бы принадлежать какому угодно взрослому какого угодно возраста и какого угодно пола. Газетные статьи о трансплантологии, о дорожных происшествиях, об изъятии органов… Она сохранила даже металлические скобки со своего большого поперечного шрама.
Это все, что ей удалось собрать.
Она взяла стеклянные пластинки и рассмотрела со всех сторон. Доктор был в некотором смысле прав: как эти скопления пульсирующих клеток могли накопить ощущения, воспоминания? Откуда у сердца память и как оно могло воссоздавать кусочки жизни своего прежнего обладателя?
Как говорил Кальмет, это глупость. Эпоха Древнего Египта, когда верили, что сердце – вместилище души, давно миновала, и уж кому, как не ей, Камиль, знать, что сердечная мышца – не более чем бездушное орудие, деталь машины, предназначенная ее двигать. Остальное – не более чем миф и поэзия.
В конце концов она отложила в сторону свою зловещую коллекцию, проверила состояние повязок и глотнула зеленого чая, слушая механическое тиканье часов. Ей всегда приходилось избегать возбуждающих напитков, таких как кофе, например, но что помешает ей сегодня выпить его? К тому же ей хочется. У людей, которым предстоит умереть, тоже есть права. К чему по-прежнему следовать правилам, навязывать себе запреты?
С этими мыслями она погрузилась в американский журнал, который ей нехотя одолжил доктор Кальмет, – «Journal of Near-Death Studies», датированный 2002 годом, номер которого был посвящен клеточной памяти.
Можно было относиться скептически, не верить в эту гипотезу, но приведенные, вполне доказанные факты ошеломляли. Все они имели место в Соединенных Штатах. В журнале указывалось, что тамошнее законодательство насчет донорства органов разрешает реципиентам встречаться с семьей донора, если обе стороны не возражают.
Вот бы такое было возможно во Франции, подумала Камиль. В конце концов, если и те и другие согласны, зачем им мешать?
Эти встречи порождали невероятные истории.
Например, в 2000 году мужчина сорока семи лет, рабочий-литейщик, которому пересадили сердце, вдруг пристрастился слушать классическую музыку, и все его близкие утверждали, что характер у него значительно смягчился всего за несколько недель, прошедших после операции. Впоследствии он узнал, что его донором был молодой человек двадцати четырех лет, студент-скрипач, убитый пулей в голову по дороге на занятия: он упал, прижимая к себе свой инструмент.
Камиль проглатывала строчку за строчкой; ей казалось, что эти свидетельства обращены прямо к ней. Тут реципиент через три месяца после пересадки начал бояться воды: оказалось, его донор утонул в бассейне. Там женщина узнала своего донора на семейной фотографии среди десяти человек, хотя никогда его раньше не видела.
