Отставник пригласил ее войти. Кофе был уже готов и распространял приятный аромат.
– Выпьете чашечку? – спросил он, предложив Камиль присесть за стол в гостиной.
– Обычно я скорее чаевница, но хороший кофе не повредит. Я рано встала, чтобы доехать до вас поскорее.
На этот раз ей и в самом деле хотелось кофе. Она огляделась. Должно быть, Ги Брока вел здесь очень размеренную жизнь. Возврат к истокам – простота, свет, спокойствие. Он налил кофе им обоим и уселся напротив нее на маленьком ротанговом табурете. После обмена формулами вежливости она приступила к сути дела. Как и в случае с Мартелем, Камиль решила открыться: она служит в жандармерии и носит в себе сердце человека, историю которого пытается раскрыть. Это и привело ее сюда. Правда, свой визит к Микаэлю Флоресу она упоминать не стала, равно как и то, что по дороге завернула к Драгомиру Николичу.
Брока был тронут ее рассказом, поиском своего места в жизни, который вела молодая женщина. Пока он размышлял, Камиль, сама того не сознавая, добавила в кофе кусочек сахара и отпила глоток. У нее возникло впечатление, будто она вновь открыла его вкус, смутную смесь танина, цитрусовых, и это было очень странно. Наконец Брока встал и сходил за картонной папкой, которую явно приготовил к ее приходу.
Положил ее, не открывая, на стол.
– Я мог бы больше рассказать вам об отце, чем о сыне, – сказал он. – Из-за сына случилась такая неразбериха между разными отделами полиции и жандармерии, сущий бардак.
Он показал на папку.
– Всегда уносишь своих демонов с собой. То, что я там увидел в тот день, до сих пор не идет у меня из головы.
Он открыл папку, отобрал несколько снимков и протянул Камиль.
– Вот в таком виде мы нашли Жан-Мишеля Флореса, – сказал Брока очень серьезно. – Он был подвешен таким странным образом в холодильной камере заброшенной скотобойни.
Камиль с ужасом посмотрела на снимок. Отец превратился в выпотрошенную голую, окровавленную тушу. Один конец веревки был пропущен через нижнюю челюсть и выходил изо рта, другой сквозь плечо, и оба соединялись у шкива. Противовес удерживал труп в положении стоя, словно зловещего паяца. Глаза были вытаращены.
Отвратительная, прямо-таки дьявольская мизансцена.
Отставной полицейский положил ладонь на папку:
– Из отчетов судмедэкспертов следует, что убийства отца и сына были совершены с разницей в несколько часов. Сначала сын, потом прогон из Эссона сюда, и тут отец… У сына вырезали глаза и положили рядом с телом, с отцом ничего подобного. С ним все было… иначе. Как в увечьях, так и в манере нанесения ран. Патологоанатомический отчет об убийстве Жан-Мишеля Флореса – настоящее нагромождение ужасов, которым подверглась еще живая жертва. Токсикологический анализ обнаружил присутствие в его организме мощных болеутоляющих, с помощью которых его, возможно, усыпили, прежде чем привезли на бойню и подвесили. Учитывая природу преступления, к этому делу быстро подключилось региональное отделение судебной полиции из Ренна. А нас, ребят из Гавра, нечестно от него оттеснили. Но я все равно старался присматривать за делом отца. Насчет сына, как я вам уже сказал, это было сложнее…
Его глаза оттенка серого моря вдруг выразили чувство, которое встречается порой у бывших полицейских: сожаление, что покинули работу, не закончив какое-то дело. Большинство из них так и умирают со своим наваждением или с сожалением, что не смогли узнать истину.
– Следы были? – спросила Камиль.
– Ничего серьезного. Все до настоящего времени на мертвой точке. Но… думаю, что эта история способна вас удивить. Слушайте внимательно.
Он отхлебнул кофе. Камиль последовала его примеру.
– На скотобойне убийца не оставил никаких биологических следов. Мы предположили, что он работает в медицинской области или в крайнем случае медицина очень его интересует. И у нас были для этого некоторые основания, – продолжил Брока. – Для начала – природа преступления, использованные медикаменты и инструменты. Такие обезболивающие, например, в аптеке не найти. По утверждению судмедэксперта, со спины и с ягодиц отца были сняты большие лоскуты кожи, причем с помощью дерматома, это такая специальная машинка с лезвиями, которую используют для изъятия кожи с целью последующей пересадки. И убийца унес эту кожу с собой…
Настоящая кровавая резня, подумала Камиль, задержавшись на снимках. Она представила существо без лица, чудовище в плаще из человечьей кожи, бегущее в тени береговых утесов и исчезающее в пещере Полой иглы.
[6]
– И к тому же сама природа преступления, положение жертвы, – продолжил полицейский. – Ведь этому способу подвешивания на веревках уже больше пятисот лет.
Он достал из папки несколько цветных распечаток и разложил их на столе. Рисунки изображали тела с содранной кожей в той же самой позиции – с веревками, шкивами, противовесами…
– Это анатомические гравюры из «Фабрики» Андреаса Везалия.
[7]
Он дал Камиль рассмотреть рисунки. Его взгляд темнел по мере того, как за окном все больше громоздились тучи, поглощая свет.
– Везалий был одним из крупнейших медиков эпохи Возрождения. Он перевернул историю анатомии, сломав многие табу и догмы, укоренившиеся в научном мире того времени. Я не буду читать вам лекцию, поскольку и сам не слишком много об этом знаю, но это было началом периода, когда врачи, ничтоже сумняшеся, стали похищать трупы с кладбищ, из моргов, с виселиц, чтобы производить вскрытия. Время, когда практик, делая четкое различие между телом и душой, осмеливается проникать туда, куда прежде никогда не заходил: внутрь самой человеческой материи.
Камиль подумала о подпольной торговле цыганскими девушками, о которой ей рассказал Николич. Может быть, и тут шла речь о «похищениях» человеческих существ?
Брока взял копию анатомической гравюры и тоже стал рассматривать, словно в первый раз.
– Везалий потратил три года на то, чтобы написать семь томов «Фабрики», основополагающего труда для современной анатомии. Чудо точности и эрудиции, настоящий прорыв в науке. Он изучал человеческое тело вплоть до его самых сокровенных секретов. Это вертикальное положение с веревками и блоком, которое часто у него встречается, позволяло ему во время сеансов вскрытия с легкостью манипулировать телом и добираться до любых интересовавших его участков.
Камиль рассматривала великолепные гравюры, где застывшие человеческие существа, лишенные кожи, нервов, нарезанные ломтями, были выставлены на всеобщее обозрение.
