Выйдя из такси, она направилась к большому серому, довольно современному зданию, расположенному у подножия горы Монсеррат, которая словно силком подталкивала города к воде. Зеленые горы, шелестящие пальмы, глубокое небо. Снаружи вид был восхитительным. Внутри здания все выглядело, разумеется, не столь привлекательным.
Еще до отъезда она подготовила себе почву, сделав необходимые звонки. Так что о ее визите тут были предупреждены. Когда она, вооруженная своим довольно неплохим английским, появилась в центре душевного здоровья, доктор Мариса Кастилья, психиатр, не заставила себя ждать.
У нее были сутулые плечи, и она передвигалась с трудом, без всякого воодушевления, как люди, ждущие выхода на пенсию и воспринимающие каждый рабочий день как тяжкое бремя. Камиль вкратце объяснила причину визита: уголовное расследование, содержание которого она не вправе разглашать, но связанное, быть может, с прошлым Марии Лопес.
Доктор Кастилья и не пыталась узнать больше. Они общались по-английски. У Камиль был хороший школьный уровень, благодаря которому она могла понимать и писать, но говорить ей было гораздо труднее.
– Хоть я и психиатр, но ее случаем не занимаюсь. Марию вела моя коллега, она сейчас в отпуске за границей, – заявила Кастилья.
– Досадно. Но вы можете все-таки рассказать мне о ней?
– Она уже почти ни с кем не говорит, и ей назначено серьезное лечение. Боюсь, как бы ваша поездка не оказалась бесполезной тратой времени и денег.
С виду она была не слишком любезна, но все-таки согласилась ее принять, а это было главное.
– А вы, по крайней мере, знаете, как Мария сюда попала?
– Да, я заглянула в ее медицинскую карту. Она жила в Матадепере, одна, в маленьком и довольно обветшалом домике на отшибе. Семьи у нее нет, и некому о ней позаботиться. О ней нам полгода назад сообщили социальные службы. Когда они ее подобрали, она была полумертвая, вся в ранах, нанесенных… – несколько секунд она подыскивала слово, чтобы лучше перевести, – садовыми ножницами.
Они шли по чистым коридорам, где бродили несколько пациентов в сопровождении медсестер или врачей. Воздух был приятный, ни слишком горячий, ни слишком холодный. В конце концов, здесь, в этих стенах, Камиль чувствовала себя гораздо лучше, чем снаружи.
– Дети у нее есть? – спросила Камиль.
– Нет. Она долго работала на маленьком предприятии, производившем скобяные изделия, но лет пять назад осталась без работы. Да так и не вышла из одиночества и безысходности…
Куда же подевался ребенок, которого она носила? – подумала Камиль.
Она все больше склонялась к мысли, что найденный ею скелетик и есть ребенок Марии. Она показала докторше фотографию, взятую у Николя Белланже, на которой был запечатлен улыбающийся Микаэль Флорес за столом. Он был убит через неделю после того, как Мария попала больницу, так что теоретически мог сюда наведаться.
– Этот мужчина не навещал ее? – спросила она.
– Никогда его не видела. Впрочем, больница у нас большая, пациентов много, а поскольку не я веду Марию Лопес, то не могу быть в этом уверена.
Поднявшись этажом выше, Мариса Кастилья остановилась перед закрытой дверью.
– Она в палате без окна, в ее карте отмечено, что она боится стекол. Мария не опасна, но, несмотря на лечение, может проявлять буйные реакции. Ее предупредили о вашем приходе, но повторяю: я сомневаюсь, что вы многого от нее добьетесь.
– Она понимает по-английски?
– Не знаю. Но меня бы это удивило.
Она открыла дверь и пригласила Камиль войти в палату. Потом заговорила по-испански с Марией, лежавшей на койке, сложив руки на животе. Никакого ответа.
– Невозможно узнать, понимает ли она английский.
– Вы не могли бы остаться, чтобы переводить? – попросила Камиль. – Я немного учила испанский, но… в вашем присутствии будет гораздо проще.
Психиатр бросила быстрый взгляд на часы и согласилась:
– Если только это не слишком затянется…
Камиль посмотрела на Марию, в которой уже не осталось ничего от той женщины, что была запечатлена на снимке. Перед ней лежало похожее на скелет тело в старой белой футболке, полотняных бежевых штанах, зеленых заношенных носках. Казалось, что у нее вместо глаз два кусочка угля. Черные, уже прогоревшие, без малейшего проблеска огня. На первый взгляд она была не способна поднять даже мизинец: похоже, ее сильно накачали лекарствами.
– Я из французской полиции, специально приехала из Парижа, чтобы с вами поговорить.
Кастилья перевела, но пациентка осталась холодна как мрамор. Камиль говорила словно со стенкой. Она заметила изображение Христа над кроватью и Девы Марии на прикроватной тумбочке.
Подойдя поближе, она продолжила:
– Вы знаете Микаэля Флореса?
И тут Камиль увидела, как рука Марии судорожно дернулась. Костистые челюсти задвигались под кожей. Но ее губы оставались плотно сжатыми, а взгляд – ледяным.
Ей стало понятно, что несчастная его знает и что под этим безжизненным панцирем огонь еще не совсем погас.
Она поколебалась, потом бросила:
– Микаэль умер. Его нашли убитым в собственном доме.
Зрачки Марии сузились, словно она увидела что-то за ее плечом. Камиль поймала себя на том, что оглянулась. Разумеется, там никого не было. Но ее пробрала дрожь, хотя она и не подала виду. Спокойно повернулась к пациентке. И заметила, что по щеке старой женщины скатилась слеза. Камиль и психиатр переглянулись.
– Вы хорошо его знали? – спросила Камиль.
Кастилья перевела вопрос, но не получила никакого ответа. Камиль показала портрет Микаэля. Пациентка на него даже не взглянула.
– Микаэль приезжал к вам в Матадеперу? Заходил к вам в больницу, после того как вас сюда доставили?
Молчание…
– А с его отцом вы знакомы? Его звали Жан-Мишель Флорес. Он тоже приезжал в Испанию, давно. Быть может, чтобы встретиться с вами? Увидеться?
Камиль решила не уточнять, что его тоже убили. Она пыталась нащупать связь между этой женщиной, Микаэлем, Жан-Мишелем и младенческим скелетом. А эта связь неизбежно существовала и была, возможно, одним из ключей к расследованию.
Мария Лопес по-прежнему лежала без движения, потом в конце концов перевернулась на другой бок, лицом к стене. Камиль бросила взгляд на психиатра, и та знаком показала ей, что все идет почти хорошо и что она может продолжать свои расспросы по единственной интересующей ее теме. Камиль обошла койку, чтобы видеть лицо Марии, и наклонилась.
Затем поднесла к ее глазам другую фотографию.
– Посмотрите, Мария. Это вы на фотографии, с монахинями. Вы тогда были моложе, вам тут меньше двадцати лет. И вы были очень красивы.
Больная не пошевелилась, все такая же безучастная и молчаливая. Но через какое-то время ее мертвые глаза все-таки взглянули на снимок. Ее лицо сморщилось. Она снова сложила руки, словно для молитвы. Потом стала круговыми движениями растирать свой живот.
