– Да, в общих чертах.
– А фото новорожденного младенца в роддоме помнишь?
Николя поразмыслил:
– Нет. Думаю, первые снимки появились, когда ребенок немного подрос.
– Точно. Между теми и другими пропуск, потому что страницы альбома вырваны. А вырваны они по той простой причине, что ребенок, родившийся в больнице Ларибуазьер, не был похож на Микаэля. А что, если маленький скелет с поврежденным черепом на самом деле настоящий биологический сын Жан-Мишеля Флореса и его жены?
Николя смотрел на Фернандеса через приоткрытую дверь. Тот уткнулся носом в экран и вид у него был озадаченный.
– Так ты думаешь, что с их родным ребенком произошел несчастный случай, который они скрыли?
– Представь мать, которая нечаянно уронила малыша, например. Глупое домашнее происшествие, но фатальное для грудничка. Или же его слишком сильно встряхнули в приступе гнева. Новорожденный немедленно умирает. Муж обнаруживает ужасную драму, виновник которой он сам. Короче, не важно. Сраженный горем, потерявший голову, Флорес решает ничего никому не говорить во избежание неприятностей с правосудием.
– Но в любом случае ему надо действовать.
– Жан-Мишель Флорес знает, что может купить ребенка в Испании, потому что имеет там связи, он слышал о сети, которая устраивает незаконные усыновления. Оба родителя отдаляются от остальной семьи, чтобы родственники не заметили, что ребенок изменился до неузнаваемости…
Николя согласился и дополнил размышления Камиль:
– Однако жена Жан-Мишеля не вынесла этой муки – растить чужого, да еще и украденного ребенка, черноволосого настолько же, насколько она сама была белокурой. И в конце концов не выдержала, покончила с собой, бросившись под поезд.
– Точно. Все сходится. Но годы спустя отец, не способный дольше хранить свою тайну, раскрывает Микаэлю всю правду. Говорит ему, что похоронил тело биологического сына, показывает фотоальбом, признается во всем. Позже Микаэль узнает о запущенной в Испании большой программе идентификации по ДНК. И посылает образец своей ДНК, чтобы разыскать биологическую мать: Марию Лопес.
Гипотеза представлялась вполне правдоподобной. Уловив восхищение в глазах Николя, Камиль вернулась в кабинет и снова уселась напротив Фернандеса.
– А что вы делаете, когда обнаруживается соответствие между двумя ДНК? – спросила она. – Связываетесь с людьми, которых это касается?
Фернандес ответил, когда вернувшийся Николя тоже сел на свое место:
– В первую очередь мы всегда информируем ребенка, сообщаем ему, что нашли соответствие, и спрашиваем, желает ли он познакомиться со своей матерью. Обычно ответ бывает положительным, ведь ради этого он и оказался в нашей базе, хотя случается, что некоторые в последний момент отказываются, например, потому, что их семейное положение тем временем могло измениться. Но если они хотят продолжить знакомство, им в нашем центре дают на подпись бумаги, удостоверяющие их личность. И, когда все улажено, этим детям предоставляют координаты их матерей. Равным же образом мы информируем ассоциацию ANADIR, зарегистрированную здесь, в Мадриде. А она раскрывает статистические данные и может, таким образом, впоследствии предоставить юридическую либо финансовую поддержку восстанавливающимся семьям.
Он быстро двинул мышью.
– Но в деле, о котором вы говорите, есть кое-что поразительное, – сказал он, коснувшись своего подбородка. – В базе имеются не два запроса… а три.
Камиль почувствовала, как у нее перехватило горло.
– Три? И что это значит?
– В феврале две тысячи двенадцатого года мы получили образец от некоего Фредерика Шарона…
Услышав это имя, его собеседники похолодели. Шарон… это же их Харон!
[15] Человек, на которого они охотятся. Тот, кто показал Луазо путь через Стикс.
– То есть через полгода после Микаэля Флореса, – продолжил Фернандес. – Это невероятно. Профиль ДНК немного отличается от профиля Микаэля, но тем не менее несомненно указывает на то, что Мария Лопес – его мать.
Он поднял свои черные глаза на затаивших дыхание собеседников.
– Мария Лопес родила близнецов. Правда, разнояйцевых, иначе говоря, ложных.
49
Шарко и Хосе Гонсалес закрылись в одном из кабинетов центра помощи слепым, который представлял собой всего лишь сооруженный на скорую руку куб из гипрока.
Прежде чем продолжить разговор, начатый в коридорах центра, аргентинец предложил комиссару сесть напротив.
– Микаэль Флорес был человеком крайне осторожным и скрытным, – сказал он. – Я так и не смог добиться от него ни откуда он приехал, ни куда направлялся. Он считал, что мне будет опасно об этом знать. Говорил, что после его отъезда надо и дальше жить так, как мы всегда жили с Марио, и не задавать себе вопросов. Забыть о его появлении у нас, забыть его лицо.
Взгляд Гонсалеса сделался рассеянным, далеким, потом он покачал головой.
– Но как не задавать себе вопросов, когда через двенадцать лет после того, как мы подобрали Марио, появляется кто-то и объявляет о смерти Микаэля? Все время, проведенное здесь, он фотографировал Марио со всех сторон. Особенно лицо. Ему были нужны доказательства.
– Какие доказательства?
– Что с глазами Марио что-то сделали. Что-то чудовищное.
Шарко поразило это известие. Он сразу же вспомнил о глазах самого Микаэля Флореса, извлеченных с хирургической точностью и лежавших на его постели. Он попытался также связать это с похищениями цыганских девушек во Франции: может, их похищали, чтобы забрать у них глаза? Была ли у них какая-нибудь общая особенность? Может, это связано с татуировкой на их затылках?
– Микаэль водил Марио к известному в Буэнос-Айресе офтальмологу, – продолжал Гонсалес. – По словам специалиста, его глаза лишились своей субстанции, высохли, и все, что осталось от глазных яблок, – это жалкие культяшки. Но он заметил у него в глазницах следы постороннего вмешательства, словно ему была проведена… хирургическая операция.
– Офтальмологу уже случалось встречаться с подобными случаями?
– Никогда. Марио – живое доказательство чего-то ужасного, противоестественного. Какого-то бесчеловечного, изуверского эксперимента. Я-то всегда считал, что у него неведомая разрушительная болезнь глаз, а врач, которому я сам показывал Марио в свое время, просто обыкновенный шарлатан. Но последний специалист был категоричен: ни одна болезнь не способна сделать такое. Десять лет назад я ничего по-настоящему не заподозрил, потому что в наш центр попадают многие люди, ослепшие из-за близкородственных браков в их семьях или потому, что их матери заразились токсоплазмозом во время беременности.
Он задумчиво провел пальцами по снимку Марио, изображавшего бинокль своими кулаками. Его собственные глаза были цвета кофе.
